By this author

Baron Ungern in the Literature of the 1920s: The Two-Sided Optics of the Civil War

Issue 2 from 25.04.2022

В статье анализируется образ барона Р.Ф. Унгерна фон Штернберга, который создавался в 1920-е годы писателями, стоявшими по разные стороны во время Гражданской войны. В произведениях А.И. Несмелова и П.Н. Краснова, приверженцев “белой идеи”, он романтизируется и апологизируется. Несмелов в “Балладе о Даурском бароне” (1927) встраивает его в даурский и монгольский мифы, отрицательное в этом человеке, становясь таинственным, делается отчасти привлекательным. Краснов в романе “За чертополохом” (1922) превращает барона Унгерна в спасителя Отечества и династии Романовых; его герой – евразиец по мировоззрению, соприкоснувшийся с буддизмом, с Азией, и именно там нашедший новую опору для возрождения российской государственности; на его образе в романе лежит отсвет воинской праведности и тибетского мистицизма. Советский писатель С.Н. Марков в романе “Рыжий Будда” (1929, опубл. 1989) в свою очередь орнаментирует образ Унгерна, акцентируя внимание на пестроте азиатской действительности, захватившей и преобразившей барона: Унгерн страшен, он враг советской власти, но он неотмирен, в его образе проявляются зоо- и орнитоморфные черты. Унгерн у Маркова – как будто ненастоящий буддист, барон взял из буддизма экзотически воспринятый мистицизм и в своих интересах профильтровал буддийскую этику. Несмотря на разницу идеологических взглядов, названные писатели, создавая образ барона Унгерна, в меньшей степени говорят о политике. В центре их произведений оказывается прежде всего его религиозный выбор – западный человек, принявший буддизм.

857 12

Two “Liberations of Tolstoy”: I. A. Bunin and A. L. Ivanchenko on Death and Creativity

Issue 2 from 30.04.2023

В статье соотносятся книга И.А. Бунина “Освобождение Толстого” (1937) и одноименное эссе А.Л. Иванченко (2005). В центре рассмотрения оказываются авторские литературно-религиозные интенции (всех трех писателей), особенности создаваемого образа Л.Н. Толстого в обоих эссе, тематика и проблематика толстовского художественного творчества и его религиозно-философской публицистики, определенным образом воспринятые Буниным и Иванченко, специфика повествования. Ключевая проблема, которой касаются оба автора, – освобождение Толстого. Бунин видит его в пределе как освобождение от смерти, Иванченко – как освобождение от личности, погруженной в сансару. В обоих “Освобождениях Толстого” авторы, говоря о великом писателе, проговаривают свои собственные представления о смысле жизни и о характере и цели писательского ремесла. Бунин стоит на специфической “христианско-буддийской” позиции, сближаясь с Толстым в его желании “буддийского растворения” и одновременно его опасаясь, стремясь к полноте чувственного бытия. Иванченко как буддист видит в Толстом того, кто интуитивно подошел к буддийскому учению и его практике окончательного самоосвобождения. Бунинский полифоничный текст о Толстом, формирующий пространство и процесс размышлений, у Иванченко оказывается монологом автора, логично выстраивающего мысль от начала к концу и ироническими заголовками отменяющего суету и тщету мирской жизни. Также в статье привлекаются другие тексты А.Л. Иванченко, в которых тот обращается к образу Л.Н. Толстого. В цикле литературно-философских эссе «“Homo Mysticus”. Сутры солнечного удара» и в “Живом журнале” (в записях аккаунта “Verbarium”) он понимает Толстого как образец писателя, который от слов идет к молчанию, от внешнего творчества – к творчеству экзистенциальному.

253 13