Везде
The Soviet System and the Union of Soviet Republics: The Synchronicity of the Decay is not Incidental
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
The Soviet System and the Union of Soviet Republics: The Synchronicity of the Decay is not Incidental
Annotation
PII
S013216250015314-8-1
DOI
10.31857/S013216250015314-8
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Andrey Kolganov 
ORCID: 0000-0003-2223-7538
Affiliation:
Lomonosov Moscow State University
Institute of Economy of Russian Academy of Science
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 12
Pages
46-55
Abstract

The author puts forward a thesis about the significant dependence of the collapse of the USSR on the death of the Soviet socio-economic system. Far from identifying these two processes, the author considers both the emergence and the demise of the Soviet system as the result of certain objective historical, economic and social prerequisites, without taking the view of this phenomenon as a subjective deviation from the laws of world civilization or the «zigzag of history». The article examines the grounds that made it possible to restore the joint statehood of the peoples who inhabited the Russian Empire, and concludes that this became possible only because of the peculiarity of the Soviet socio-economic system. To the extent that the Soviet system could realize the socialist tendency inherent in it, to the extent that the solidarity of the peoples united in the USSR was possible. To the extent that this trend was subjected to bureaucratic erosion, to the extent that the potential for nationalism and the subsequent disintegration of the USSR accumulated. The disintegration of the Soviet socio-economic system finally destroyed the foundation on which the Union of the peoples of the USSR was built.

Keywords
Soviet system, socialism, bureaucracy, USSR, union of peoples, culture, unified economic complex
Acknowledgment
The research was funded by RFBR according to the project № 21-010-43007
Received
23.12.2021
Date of publication
24.12.2021
Number of purchasers
6
Views
51
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Распад СССР стал событием всемирно-исторического значения, поэтому внимание к исследованию причин этого феномена не ослабевает. В последние годы спектр исследований данного вопроса сместился в геополитическую плоскость, однако, на наш взгляд, главные аспекты этой проблемы связаны с социальными противоречиями исследуемой нами системы. Основной тезис автора заключается в том, что коренная причина распада СССР заключалась в разложении и гибели социально-экономической системы, существовавшей в Советском Союзе (подробнее вопрос о ее природе см.: [Бузгалин и др., 2018]). В то же время было бы совершенно неправомерно ставить знак тождества между этими двумя событиями. Распад СССР, несомненно, был связан и с такими социальными процессами, которые не вытекали прямо из существования советского социально-экономического и политического строя. Тем не менее невозможно понять распад СССР без понимания главного фактора – причин возникновения и гибели советской социально-экономической системы, известной нам под самоназванием «социализм» (и нередко именовавшейся на Западе «коммунистическим режимом», что может быть до какой-то степени оправдано как политическая характеристика, но некорректно с социально-экономической точки зрения).
2 Причины победы и упадка российской революции. Революция в России, ставившая своей целью движение к социализму, явилась следствием парадоксального сочетания исторических обстоятельств1. В первой четверти ХХ в. капиталистический мир был поражен глубоким кризисом, следствием которого стал целый ряд войн (прежде всего, беспрецедентно разрушительная Первая мировая война) и революционных событий, охвативших страны как ядра капиталистической системы, так и ее периферии. Революции вспыхнули не только в России, но и в Германии, Финляндии, Венгрии, Мексике, Китае. Таким образом, острота противоречий капиталистического развития создала ситуацию, при которой становился возможным революционный выход из капитализма.
1. Общеметодологические рамки изучения этой проблемы обрисованы в последующей статье А.В. Бузгалина.
3 В России этот мировой революционный кризис наложился на остроту аграрного вопроса, отягощенного полуфеодальными пережитками [Островский, 2014; Шанин, 1997; Нефедов, 2011], и на кризис раннего этапа развития промышленного капитализма. Стоит напомнить, что ранние этапы промышленного переворота во многих странах Европы (Великобритании, Франции, Германии) тоже ознаменовались острыми конфликтами между рабочими и капиталистами, доходившими до вооруженных выступлений.
4 Одним из главных факторов, предопределивших переход власти в России в руки пролетарской партии, оказалась не только слабость изжившего себя режима сословной монархии, но и особенности российской буржуазии. Буржуазно-демократическая революция Февраля 1917 г., давшая в руки буржуазии власть, показала полную неспособность последней воспользоваться своим историческим шансом. Выдвинув к управлению государством своих наиболее энергичных и талантливых деятелей, буржуазия потерпела полное банкротство в решении насущных задач развития страны, медля с решением задач буржуазной революции или вообще отодвигая их в сторону. Она не дала стране ни республики (монархия была упразднена, но не заменена республиканскими политическими структурами), ни аграрной реформы, ни демократического мира.
5 В результате решать задачи буржуазно-демократической революции пришлось классовым противникам буржуазии – стремившейся опереться на пролетариат партии большевиков.
6 Слабость российской буржуазии дала в руки пролетарской партии власть, но одновременно поставила эту партию перед предельно противоречивой и неимоверно сложной задачей. С точки зрения марксистской теории объективные социально-экономические предпосылки перехода к социализму в России были совершенно недостаточны. Именно поэтому возможность движения к социализму в России большевики связывали с победой мировой или хотя бы европейской революции, которая обеспечила бы поддержку со стороны пролетариата более развитых стран [Ленин, 1970a: 57].
7 Однако ни мировой, ни европейской революции не удалось широко развернуться, тем более – победить. Ноябрьская революция 1918 г. в Германии не переросла в социалистическую, последующие попытки такого рода были подавлены в 1919–1923 гг. силами внутренней реакции, а революции в Финляндии (1918) и Венгрии (1918–1919) были разгромлены при помощи иностранной интервенции. Революционные волнения в Италии, Франции, Польше, Болгарии и Словакии не переросли в революции. Российская революция оказалась в ситуации, когда революционный слом капиталистической системы (вместе с докапиталистическими порядками) уже оказывается возможным, но достаточных условий для превращения капиталистической системы в социалистическую еще не имелось.
8 В этих условиях стратегически обоснованным и одновременно единственно возможным стал курс на переход к новой экономической политике – к формированию переходной социально-экономической системы, где одновременно происходил бы рост и социалистических элементов, и капиталистических, создающих дополнительные материальные предпосылки для последующего движения к социализму. Это была попытка совершить одновременно социалистическую и капиталистическую революции, когда объективных оснований для второй больше, чем для первой. Сама эта попытка была крайне рискованной и не давала верных шансов на успех, так что Ленин всерьез опасался буржуазного перерождения Советской власти [Ленин, 1970b: 94]. Более того, нарастание острейших геополитических противоречий, приближение реальной угрозы новой мировой войны, требовало форсировать индустриальное развитие страны в кратчайшие сроки, а решить эту задачу, не затрагивая интересы буржуазных и мелкобуржуазных элементов, было невозможно.
9 В результате развитие капиталистического и мелкотоварного укладов нэповской экономики оказалось насильственно прервано. Почти на всю экономическую систему страны принудительно «надели» социалистические формы, хотя объективные социально-экономические предпосылки для этого являлись недостаточными даже в сфере так называемых «командных высот» – в крупной промышленности, на транспорте, в отраслях связи и банковской системе. Это была попытка «засунуть» капиталистическую социально-экономическую революцию в оболочку социалистической. Но если капитализм вообще еще не развился из мелкого товарного хозяйства, не преобразовал его, то, следовательно, он еще не создал предпосылок для социализма. И какие же социалистические производственные отношения возможны в условиях, когда даже в послевоенный период в сельском хозяйстве значительная часть продукции производилась ручным трудом в личном подсобном хозяйстве, а в промышленности более половины работников занято тяжелым физическим неквалифицированным трудом? Возможным оказалось по большей части формальное осуществление социалистических отношений, под которыми не лежало адекватной основы.
10 Главное было даже не в технической отсталости этих отраслей в сравнении с уровнем наиболее развитых капиталистических стран. Главная проблема заключалась в социальных силах, на которые могло бы опереться строительство социализма. Хотя в начале ХХ в. доля наемных работников в составе населения России была довольно высока (по разным подсчетам от 25 до 40%), фабрично-заводской пролетариат представлял собой незначительное меньшинство населения (около 5–6%) [Воейков, 2004: 101–121]. Но и этот узкий слой обладал недостаточной грамотностью и культурностью, да к тому же подвергся сильному деклассированию в ходе Первой мировой и Гражданской войн.
11 Колоссальный социальный подъем, вызванный революцией, поднял к активному и сознательному социальному творчеству миллионы людей. Без этого массового движения зримые успехи в экономическом и социальном развитии, которых добился СССР, были бы невозможны. Однако этой массе, несмотря на огромную тягу к знаниям и культуре, не хватило возможностей, чтобы подчинить работу аппарата своего государства своим интересам. В результате государственная бюрократия получила определенную самостоятельность и в острой социально-политической борьбе 1920–1930-х гг. в существенной степени освободилась от контроля снизу. С течением времени эта бюрократия, вобравшая в себя наиболее образованные слои общества, превратилась в ведущую социальную силу советского общества. Тем не менее поскольку основания ее власти лежали в первоначальном импульсе революционного движения к социализму, она вынуждена была во многом опираться на рядовых «строителей» нового общества и до определенной степени считаться с их интересами.
12

Присутствие в составе бюрократии многочисленных выдвиженцев из пролетарской среды, принадлежащих к коммунистической партии, мало могло исправить положение, поскольку возникло и стало углубляться объективное расхождение интересов между массой рабочих (включая рядовых коммунистов) и теми, кто занял руководящие должности. Эта перемена ощущалась крайне остро. Характерное свидетельство приводит Д.О. Чураков: «Критикуя на одном из заводских собраний новое “советское” руководство своего предприятия, работница ткацкой фабрики Раменского района Таптыгина, делегатка Всероссийского женского съезда, так передавала отношение рабочих к подобным явлениям: “Только те коммунисты, — говорила она, — которые живут с рабочими в спальных корпусах, а которые в особняки убежали, это не коммунисты. Это уже не коммунисты, которые пишут у себя: без доклада не входить”»2.

2. ГАРФ. Ф. Р-7952. Оп. 3. Д. 168. Л. 82–83. См. также: Новый путь. 1918. № 6–8. С. 21. Цит. по: [Чураков, 1998: 153].
13 Попытки предотвратить или ограничить это расхождение (через инструменты контроля снизу или через ограничение доходов руководящих коммунистов – «партмаксимум») оказались непоследовательными и быстро оказались свернуты под нажимом бюрократии сначала фактически, а в начале 1930-х гг. – и формально.
14 Так, 8 февраля 1932 г. секретное решение Политбюро окончательно ликвидировало партмаксимум: «Отменить существующую практику ограничения партмаксимумом оплаты коммунистов-специалистов, работающих по специальности как на производстве, так и в управленческих, кооперативно-торговых, планирующих и проектирующих организациях всех отраслей народного хозяйства»3. В 1934 г. ликвидировали и Рабоче-крестьянскую инспекцию.
3. О ставках для коммунистов-хозяйственников и инженерно-технического персонала. Приложение № 2 к п. 9 протокола заседания Политбюро № 87 от 8.II.1932 г. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 871. Л. 3-4,19-26. Документы советской эпохи. URL: >>>> (дата обращения 12.05.2021).
15 Несмотря на это, инерция импульса социалистической революции сохранялась и в среде коммунистов, образовавших бюрократическую прослойку. Можно отметить самоотверженное, подчас героическое, участие многих из них в решении задач социалистического строительства. Без сохранения коммунистической идейности в среде партийной и советской бюрократии вряд ли можно было бы вообще всерьез говорить о движении по социалистическому пути, пусть неполному и незавершенному.
16 В то же время следует отметить значительный социалистический потенциал, сохранившийся в рабочей массе, как и у части интеллигенции и государственных служащих. Он проявился в годы первой пятилетки в ряде рабочих инициатив, направленных на создание различных форм участия рабочих в решении экономических вопросов (встречное планирование, хозрасчетные бригады и ряд других) [Лебедева, Шкаратан, 1996: 103–104; Дмитренко, 1973: 204; Восьмой съезд.., 1929: 554; Капустин, 1930: 17; Павлов, 1930: 59, Колганов, 2018: 161–170]. Однако и этот всплеск социального творчества рабочего класса к середине 1930-х гг. оказался задавлен или выхолощен бюрократией [Сталин, 1935/1997: 79–92; Эскин, 1936: 88–89; Колганов, 2018: 314–317].
17 Провозглашение общественной собственности на средства производства при этом отнюдь не было полной фикцией. Советская система вовсе не была чистым царством бюрократического произвола, в котором бюрократия занимала бы место нового эксплуататорского класса. Подчас советскую бюрократию изображают в виде коллективного капиталиста [Клифф, 1991], хотя именно капиталистический характер этой бюрократии никак не доказывается. Более вдумчивые исследователи, считая советскую бюрократию эксплуататорским классом, видят ее некапиталистическую природу [Sweezy, 1980], хотя выдвижение концепций, подобных «бюрократическому коллективизму» [Rizzi, 1976], не дает позитивного объяснения социально-экономической природы советской бюрократии. Концепция «неополитарного строя» (или «индустрополитаризма») Ю.И. Семенова содержит попытку такого объяснения, считая государственную собственность в советской системе разновидностью совместной частной собственности бюрократии как эксплуататорского класса [Семенов, 2008: 139–245]. Однако и эта попытка основана на крайне одностороннем взгляде на действительность СССР, оставляя в стороне многочисленные социально-экономические явления, не укладывающиеся в эту схему, и игнорируя противодействующие тенденции, которые свидетельствуют о реальных элементах социализма в советском строе.
18 Нельзя обойти стороной тот факт, что советская система покоилась не на одностороннем господстве бюрократии, а, по меньшей мере, на реальном компромиссе интересов между рабочим классом и бюрократией. Концентрируя в своих руках функции распоряжения собственностью, бюрократия в тоже время допускала к функциям пользования этой собственностью и присвоения значительной части создаваемых ею преимуществ рабочий класс и другие категории трудящихся, сближавшихся с рабочими по своему социальному статусу. В поздний период существования СССР сложилась гомогенность социального статуса большинства трудящихся [Тихонова, 2021: 24]. Для них обеспечивались полная занятость, значительные каналы вертикальной мобильности (через образование, через партийную карьеру и т.д.), а также целый ряд социальных льгот и привилегий, далеко выходивших за рамки тех уступок, которые делались рабочим в капиталистических странах. В интересах большинства граждан СССР было и создание в 1930-е гг. высокого оборонного потенциала, обеспечившего победу в Великой Отечественной войне, предотвратившего истребление граждан СССР и превращение уцелевших в полурабов нацистской Германии.
19 Принципиальная роль компромисса интересов между рабочими и бюрократией как основы советского строя проявилась в том, что именно постепенное размывание этого социального компромисса стало в последующем главным фактором подрыва советской социально-экономической системы.
20 Была ли эта система социалистической? Этот вопрос уже долгие десятилетия является предметом жестких дискуссий [Сталин, 1936/1997: 127; Троцкий, 1991; Клифф, 1991; Зиновьев, 2012], анализ всего спектра которых потребовал бы многотомного издания. Ответ автора будет объективно противоречивым постольку, поскольку противоречивой была социально-экономическая основа этой системы. Да, в той мере, в какой она обеспечивала права и интересы трудящегося населения. Нет, в той мере, в какой она отстраняла тружеников от участия в управлении обществом и экономикой, отдавая монополию на принятие всех важнейших решений в руки бюрократии.
21 Таким образом, в советской системе можно увидеть своеобразное переходное общество. Это было общество незавершенного (несостоявшегося) перехода от капитализма и докапиталистических отношений к социализму. Такой характер переходности базировался на переходном типе производительных сил, которые эволюционировали от преобладания массового ручного труда и малоквалифицированного труда при машинах и механизмах к обществу полностью индустриального типа. Но даже то, что можно назвать поздним индустриальным или новым индустриальным обществом, в СССР не успело вполне сложиться к концу 1980-х гг.
22 Это, к тому же, было переходное общество с нелинейной динамикой – в нем развивались подчас одновременно (как в 1930-е гг.) процессы продвижения к социализму и нарастания власти бюрократии, возникали краткосрочные и по-прежнему противоречивые периоды ускорения НТП и прогресса культуры (1960-е гг.) при одновременном консервировании различных форм социального отчуждения. В нем были созданы новые отношения в сфере культуры [Булавка-Бузгалина, 2018], образования, здравоохранения, науки. Но в конечном итоге оно двигалось не к формированию целостной социалистической системы (и уж тем более не к высшей фазе коммунизма), а к размыванию и выхолащиванию тех элементов социализма, которые все же в ней реально содержались. В конце концов предостережение Л. Троцкого, что бюрократическая каста может в значительной части выступить союзником буржуазного переворота, став заинтересованной в изменении имущественных отношений в свою пользу [Троцкий, 1991: 209–210], вполне сбылось.
23 Как судьба СССР связана с возникновением и упадком советской системы. Каким же образом такая эволюция, а затем и распад советской социально-экономической системы сказались на союзе советских республик?
24 Единство народов СССР покоилось не на колониальном захвате и не на геополитическом альянсе, а на единстве социально-экономических интересов, основанном на существовании единого народнохозяйственного комплекса, функционирующего при помощи плановых отношений и на основе реальных элементов общественного присвоения общенародного богатства (единая система доступа к бесплатным благам во всех республиках, единые цены, нормативы труда и его оплаты, и т.д.).
25 Острота, сложность и запутанность межнациональных противоречий в Российской империи оказались таковы, что падение имперской власти немедленно пробудило процессы активной дезинтеграции на бывшем имперском пространстве. Восстановление союза народов в едином государстве было возможным только на основе такого объединения, которое обеспечивало бы как учет интересов и национального своеобразия всех его участников, так и интересы Союза как целого. В этом принципиальное отличие СССР от любого рода имперских образований [Амин, 2017], сколь бы идеализированную характеристику имперскости не пытались дать современные авторы [Осипов, 2004; Осипов, 2005]. Нарушение принципов добровольности вхождения в Союз (Прибалтика, Закавказье), а вовсе не конституционное право на отделение, закладывало мину под объединение, и именно эти «не-совсем-добровольные» части СССР наиболее активно выступали за выход из Союза в период «перестройки».
26 В СССР складывалась не только единая система планирования развития экономики, но также единая система кооперации и разделения труда, общесоюзная система производственной и социальной инфраструктуры (единая энергетическая система, единая сеть железных дорог, единая система нефте- и газопроводов, единая система электросвязи, единая система телевизионного вещания, единая пенсионная система и единая система социальной поддержки). В СССР формировался феномен советской культуры, основанной не на унификации под единый стандарт господствующей нации или на мультикультуралистском безразличии к «чужой» культуре, а на развитии, поддержке и взаимном обогащении культурного многообразия [Булавка, 2008].
27 В той мере, в какой принципы объединения соблюдались на основе добровольности, равноправия и взаимного уважения, в той мере, в какой они опирались на реальные ростки социализма в экономике, социальной жизни, духовных традициях, в такой мере обеспечивалась и прочность союза народов, находящихся на очень различных уровнях социально-экономического и культурного развития, чьи отношения были отягощены многочисленными конфликтами и обидами, и недавними, и тянущимися далеко в прошлое. В той же мере, в какой в межнациональных отношениях допускался бюрократический произвол, происходила деформация и подрыв основ этого союза, грозящие взорвать этот союз изнутри.
28 Советский Союз не был империей – в том числе и потому, что потенциал имперского объединения народов уже был исчерпан Российской империей к 1917 г., и ее катастрофический распад, начавшийся после Февральской революции, об этом свидетельствует. Основа для нового союза народов, проживающих на территории прежней Российской империи, могла быть только принципиально иной. Аргументом в пользу этого утверждения служит распад Австро-Венгерской и Османской империй, которые не смогли восстановить единство народов, проживавших на их территории. А вот советская система это сделать смогла именно в силу своего качественно нового характера, основывающегося на социалистических материальных основаниях (прежде всего, элементах новых – социалистических – социально-экономических отношений) и ценностях. В истории больше нет подобных примеров восстановления распавшегося союза народов при крахе многонациональных государств.
29 К сожалению, СССР так и не стал последовательно социалистическим обществом. Поэтому ростки национализма и этнического отчуждения (ксенофобии), объективно возникающие на почве буржуазного и добуржуазного развития, не изживались полностью, а частично воспроизводились. Пока сохранялась прочность советской системы, эти националистические тенденции и межэтнические конфликты редко прорывались открыто, однако подспудно давали себя знать, например, в кадровой политике национальных республик, где явно проводился фаворитизм по отношению к представителям «титульной нации» (напомним, что постепенно сложилась практика, согласно которой высшим руководителем Республики – первым секретарем ЦК – мог быть только представитель «титульной» нации). По мере того как развивалось латентное разложение советской системы, нарастали и проявления национализма. Особенно сильно они давали себя знать там, где вхождение народов в состав Союза было или не вполне добровольным, или не принималось значительным меньшинством населения (Прибалтика, республики Закавказья, Чечня), или там, где совместное проживание народов оказывалось следствием непродуманной переселенческой политики либо перекройки административных границ.
30 Нарастающий распад советской социально-экономической системы в конце 1980-х гг. не только еще более раздул тлевшие угли национализма, но и создал новые предпосылки для дезинтеграции Союза. Происходило неуклонное замедление темпов экономического развития. Если за 1961–1965 гг. индекс роста национального дохода составил 1,24, то в 1981–1985 гг. – лишь 1,03. Если за 1961–1965 гг. индекс роста основных фондов составил 1,33, то в 1981–1985 гг. – также лишь 1,03. Если за 1961-1965 гг. индекс роста производительности труда составил 1,22, то в 1981–1985 гг. он упал до единицы, то есть рост производительности труда прекратился [Ханин, 1988]. Все это сопровождалось ухудшением качественных экономических показателей, замедлением темпов роста производства потребительских товаров и услуг, падением темпов ввода жилья и т.п. [Ханин, 2008].
31 Недостатки бюрократического централизма вели к тому, что он оказался не в состоянии справиться с нарастающими проблемами. Происходило ухудшение горно-геологических условий добычи полезных ископаемых, что повлекло рост издержек на их извлечение, потребовавшее сосредоточить на освоении новых месторождений львиную долю инвестиций. В результате сокращались расходы на обновление основных фондов, что влекло за собой недостаточную капиталовооруженность труда и старение основных фондов. Соответственно, замедление демографического роста и притока новых трудовых ресурсов из деревни не компенсировались ростом производительности труда. Неэффективный механизм ориентации на запросы потребителей вместе с замедлением производства товаров и услуг для потребительского рынка вели к обострению дефицита и одновременно к росту нереализованных запасов в торговле. Рост масштабов экономики вел к росту громоздкости бюрократической системы, начавшей распадаться на отдельные замкнутые ведомственные системы, что подрывало преимущества централизованного планирования. Перестали реализовываться крупные научно-технические проекты, служившие главными драйверами технологического прогресса, а стимулы технологического обновления на уровне предприятий оставались недостаточными [Белоусов, 1995: 4–40].
32 В конце 1980-х гг. на накопление действия этих долговременных факторов наложились события, еще более ухудшившие социально-экономическую ситуацию: падение мировых цен на нефть, расходы, сопряженные с ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС и землетрясения в Спитаке, экономические последствия непродуманной антиалкгольной компании, крайне неудачные попытки реформирования плановой системы, приведшие к ее расшатыванию [Колганов, 2018: 376].
33 Нараставшее в 1970–1980-е гг. разочарование значительной массы населения в официально провозглашавшихся (но все менее реализуемых) идеалах социализма сменилось в начале «перестройки», как показали социологические исследования, сначала кратковременным всплеском надежд и активности, а затем массовой утратой доверия к попыткам правящей КПСС реформировать советскую систему [Тощенко, 2021: 7–10]. Тем самым оказались подорваны возможности массового сопротивления радикальным разрушительным проектам преобразования СССР. Одновременно складывались группы, заинтересованные в таком разрушении.
34 Сначала латентное (в теневой экономике), а затем, в период «перестройки», все более открытое формирование капиталистических производственных отношений создало у возникающего нового господствующего класса заинтересованность в национальном отделении. Новая буржуазия бывших советских республик не без оснований считала более выгодным для себя отгородиться национальными границами от более мощных и влиятельных капиталистических кланов, опиравшихся на крупные российские монополистические группировки, чтобы безраздельно пожинать плоды эксплуатации в «собственной» национальной экономике. При этом значительная часть национального капитала считала более привлекательной перспективу пойти в подчинение капиталу США или Западной Европы ввиду его более высокого экономического и технологического потенциала (впрочем, надежды на этот потенциал позднее для многих обернулись, как минимум, унижением).
35 Тот факт, что подобное «огораживание» вело к разрыву прежнего народнохозяйственного комплекса и падению эффективности экономики каждой из отделявшихся республик, выступал как «допустимые издержки» для обеспечения частных интересов крупнейших представителей национального капитала. В этом вопросе полную солидарность с ними проявляла и национальная бюрократия, стремившаяся к полному и бесконтрольному господству на национальной территории.
36 Распространяемый российскими националистами миф, будто распад СССР был предопределен наличием в советской конституции права на отделение, не выдерживает исторической критики. Многонациональные государства живут или распадаются независимо от того, существует ли в их законах пункт о праве на отделение. В Австро-Венгрии или в Османской империи такого пункта не было, но они благополучно распались. Правом на отделение от Великобритании обладают Англия, Шотландия, Северная Ирландия и Уэльс, но до сих пор они (может быть, за исключением Шотландии) этим правом предпочитают не пользоваться [Partsch, 1982: 64].
37 Развал советской социально-экономической системы делал сохранение СССР практически невозможным. Однако «развод» между прежними союзными республиками мог бы быть произведен в более цивилизованных формах. К сожалению, из соображений политического карьеризма новое политическое руководство России выступило в конце 1991 г. в числе инициаторов скорейшей ликвидации СССР, нисколько не озаботившись тем, какие это будет иметь последствия для рядовых граждан, которые в одночасье превращались в новых независимых республиках в этнические меньшинства.
38 Таким образом, новые формы совместного существования народов вполне доказали свою жизнеспособность и прогрессивность с точки зрения создания условий для теснейшего межнационального сотрудничества в целях развития экономики, социальной сферы и культуры всех объединившихся народов. Но история доказала также, что эти новые формы могут быть жизнеспособными, только если под них подведена соответствующая новая социально-экономическая основа в виде социалистических общественных отношений.

References

1. Amin S. (2017) Russia and the Long Transition from Capitalism to Socialism. St. Petersburg: INIR; Moscow: Kult. revolyutsiya. (In Russ.)

2. Bulavka L.A. (2008) The phenomenon of Soviet culture. Moscow: Kult. revolyutsiya. (In Russ.)

3. Bulavka-Buzgalina L.A. (2018) Marx-XXI. Social progress and its Price: The Dialectic of Alienation and Dis-Alienation. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 7: Filosofiya [Bulletin of the Moscow University. Series 7: Philosophy]. No. 5: 73–84. (In Russ.)

4. Buzgalin A.V., Buzgalina-Bulavka L.A., Kolganov A.I. (2018) USSR: An optimistic tragedy. Moscow: LENAND. (In Russ.)

5. Churakov D.O. (1998) Russian Revolution and Worker’s Self-management. 1917. Moscow: AIRO-XX. (In Russ.)

6. Dmitrenko T.A. (1973) The movement for the counter promfinplan. Voprosy istorii [Questions of history]. No. 8: 204–208. (In Russ.)

7. Eighth Congress of Trade Unions of the USSR (December 10-24, 1928). (1929) Plenums and sections. Full verbatim report. Moscow. (In Russ.)

8. Eskin M. (1936) The main ways of development of socialist forms of labor. Leningrad: Sotsi.-ekon. izd-vo. (In Russ.)

9. Kapustin A. (1930) For the counter promfinplan! Bol’shevik [Bolshevik]. No. 15–16: 16–25. (In Russ.)

10. Khanin G.I. (1988) Economic growth in the USSR. Alternative assessment. Kommunist [Communist]. No. 7: 83–90. (In Russ.)

11. Khanin G.I. (2008) The economic history of Russia in modern times. In 2 vols. Vol. 1. The economy of the USSR at the end of the 30s–1987. Novosibirsk: NGTU. (In Russ.)

12. Kolganov A.I. (2018) The path to socialism: passed and not passed. From the October Revolution to the deadlock of perestroika. 2nd edition, revised and supplemented. Moscow: LENAND. (In Russ.)

13. Lebedeva N.B., Shkaratan O.I. (1966) Essays on the history of socialist competition. Leningrad: Lenizdat. (In Russ.)

14. Lenin V.I. (1970a) X Congress of the RCP (b). Report on the replacement of the unfolding with a natural tax on March 15. In: Collected works. Vol. 43. Moscow: Politizdat. (In Russ.)

15. Lenin V.I. (1970b) XI Congress of the RCP (b). Political report of the Central Committee of the RCP(b) on March 27. In: Collected works. Vol. 45. Moscow: Politizdat. (In Russ.)

16. Nefedov S.A. (2011) On the welfare of the population of pre-revolutionary Russia. Voprosy istorii [Questions of History]. No. 5: 127–136. (In Russ.)

17. Osipov Yu.M. (2004) Civil society, State and Empire. Filosofiya khozyaystva [Philosophy of Economy]. No. 6: 283–287. (In Russ.)

18. Osipov Yu.M. (2005) Imperial economy. Filosofiya khozyaystva [Philosophy of Economy]. No. 1: 267–274. (In Russ.)

19. Ostrovsky A.V. (2014) Was there a systemic crisis in Russia at the beginning of the twentieth century? Criticism of the concept of B. Mironov. Obshchestvennyye nauki i sovremennost' [Social Sciences and Modernity]. No. 2: 124–138. (In Russ.)

20. Partsch K.J. (1982) Fundamental principles of human rights: Self-determination, equality and non-discrimination. In: Vasak K. (ed.) The international dimensions of human rights. Paris: UNESCO: 61–86.

21. Pavlov A. (1930) The struggle for the five-year plan and the socialist organization of labor (end). Bol’shevik [Bolshevik]. Vol. 18: 56–70. (In Russ.)

22. Rizzi B. (1976) The USSR: bureaucratic collectivism. The Bureaucratization of the World. 1st ed. 1939. 2nd ed. Paris: Editions Champ Libre. (In Fr.)

23. Semenov Yu.I. (2008) The Great October Workers 'and Peasants' Revolution of 1917 and the emergence of neopolitarism in the USSR (Russia: what happened to it in the XX century). In: The politarian (Asian) mode of production: the essence and place in the history of mankind and Russia. Moscow: Volshebnyy klyuch: 149–235. (In Russ.)

24. Shanin T. (1997) Revolution as a moment of truth: Russia 1905–1907–1917–1922. Moscow: Ves’ mir. (In Russ.)

25. Stalin I.V. (1997) Speech of Comrade Stalin at the first All-Union meeting of the Stakhanovites. In: Works. Vol. 14. Moscow: «Pisatel’». (In Russ.)

26. Stalin.I.V. (1997) On the draft Constitution of the USSR: Report on the Extraordinary at the VIII All-Union Congress of Soviets on November 25, 1936. In: Works. Vol. 14. Moscow: «Pisatel’». (In Russ.)

27. Sweezy P.M. (1980) Post-Revolutionary Society. Monthly Review. November. Vo. 32. No. 6: 1–13.

28. Tikhonova N.E. (2021) Transformations of the social structure of Russian society: the end of the 1980s-the end of the 2010s. Sotsiologicheskiye issledovaniya [Sociological Studies]. No. 8: 23–34.

29. Toshchenko Zh.T. (2021) Was the geopolitical catastrophe of the USSR man-made? Sotsiologicheskiye issledovaniya [Sociological Studies]. No. 8: 3–13. (In Russ.)

30. Trotsky L. (1991) Revolution Betrayed. Moscow: NII Kul'tury. (In Russ.)

31. Voeykov M.I. (2004) Political and economic essays. Moscow: Nauka. (In Russ.)

32. Zinoviev A. (2012) Communism as a reality. Para bellum. Moscow: AST. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate