Связь ранней лирики И.А. Бунина с русской поэтической традицией XIX века – тема столь же очевидная, сколь и малоизученная. Определенные результаты проведенных до сих пор исследований были представлены в первом научном издании его стихотворений, вышедшем в 2014 году в серии “Новая библиотека поэтаˮ [1]. Для полноценного представления поэзии в планируемом первом научном Полном собрании сочинений еще необходимо систематическое сопоставление бунинской лирики не только с первыми именами русской классической поэзии, но и с массовой литературой середины – конца XIX века, теми поэтами, которые не столько постфактум, сколько изнутри литературного процесса считались наиболее яркими и привлекательными для широкого читателя вообще и для начинающего поэта в частности. Однако прежде всего необходимо проследить и обобщить влияние на молодого Бунина главных героев его отроческого чтения.

Поэтический образ своего детства Бунин запечатлел в “Жизни Арсеньеваˮ, документальными свидетельствами об этом периоде его жизни являются автобиографические заметки, первые юношеские письма Бунина и мемуарные записи, оставленные его женой В.Н. Муромцевой-Буниной. Настроение первых лет жизни будущего поэта определили разность характеров родителей: жизнелюбивого, одаренного художественным восприятием жизни отца, Алексея Николаевича Бунина, и задумчивой, склонной к меланхолии матери, Людмилы Александровны (урожд. Чубаровой), недолгая учеба в елецкой гимназии и жизнь “в людяхˮ вдали от семьи, возвращение в родной дом и несколько лет самообразования. В те годы Бунины жили на хуторе Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии, затем продав их, переехали неподалеку, в деревню Озёрки: “Тут, в глубочайшей полевой тишине, летом среди хлебов, подступавших к самым нашим порогам, а зимой среди сугробов, и прошло все мое детство, полное поэзии печальной и своеобразнойˮ, – скажет Бунин спустя много лет [2, т. 9, с. 254]. Поэзия окутывала не только природный мир, окружавший мальчика, – она была и в самом укладе жизни, наследуемом из поколения в поколение и подходящем к своему завершению, и в семейных связях (среди предков Бунина были поэтесса А.П. Бунина и В.А. Жуковский – незаконный сын тульского помещика А.И. Бунина), и в занятиях, которым предавался в угасающем имении будущий поэт. Под руководством старшего брата Юлия он прошел весь гимназический курс и занимался по университетской программе (история, философия, общественные и естественные науки и т.д.). Любимым предметом в разговорах братьев была литература. В домашней библиотеке¹ были собраны книги Сумарокова, Державина, Пушкина, Батюшкова, Жуковского, Языкова, Баратынского. Впоследствии Бунин вспоминал, что в детстве он читал “что попало: и старые и новые журналы, и Лермонтова, и Жуковского, и Шиллера, и Веневитинова, и Тургенева, и Маколея, и Шекспира, и Белинского…ˮ [2, т. 9, с. 259]. Чтение развивало и воспитывало, главное же – оно давало примеры для выражения собственных чувств.

Под влиянием прочитанных стихов, находясь в той же природной и культурной среде, что и любимые поэты еще совсем недавнего тогда прошлого, Бунин начал сочинять, обращаясь к традиционным поэтическим темам: жизнь природы, элегическое одиночество, юношеские мечтания, отголоски любовных переживаний. Этот спектр лирических переживаний был хорошо знаком читателям по уже признанным образцам поэзии XIX века, а для того, чтобы в нем проступило собственно бунинское видение мира, нужны были время и опыт².

Первое из дошедших до нас стихотворений Бунина относится к 1883 г. и описывает (вероятно, осенний) отъезд юного гимназиста из родного дома в Елец, где ему предстояло учиться в гимназии и жить нахлебником в чужом доме.

Клубился туман над землею

Густою, густой пеленой,

Когда я поутру зарею

О оставил с тоской…

И северный ветер холодный

В лицо мне порывисто бил,

Когда я, закрывшись шинелью,

Оставил всё то, что любил…³

Возможно, именно этот отъезд Бунин вспомнит через 40 лет, когда напишет одно из последних своих стихотворений:

“Опять холодные седые небеса,

Пустынные поля, набитые дороги,

На рыжие ковры похожие леса,

И тройка у крыльца, и слуги на пороге...ˮ

– Ах, старая наивная тетрадь!

Как смел я в те года гневить печалью Бога?

Уж больше не писать мне этого “опятьˮ

Перед счастливою осеннею дорогой!

7.06.1923

Между этими текстами – наиболее плодотворная пора бунинского поэтического творчества, зарождение и раскрытие его лирического таланта.

В самых ранних стихах Бунина ясно слышится влияние А.В. Кольцова. Так, второе из известных бунинских стихотворений “За Ельцом есть село…ˮ (1884) представляет собой перепев кольцовского стихотворения “Хуторокˮ (1839)⁴:

Я любил сенокос,

Тихий звон острых кос

В колосистых полях

И в зеленых лугах…

Я любил над рекой

Побродить в час ночной, –

И все думы мои

Полны были любви!..

и т.д. [4, с. 232]⁵

Через год или два были написаны стихи, которыми Бунин спустя тридцать лет, в 1915 г., открыл Полное собрание своих сочинений [6]. Это было стихотворение “Шире, грудь, распахнись, для принятия…ˮ – судя по авторской дате, Бунин сочинил его в 15 лет. Через много лет, в статье, посвященной присуждению Бунину Нобелевской премии, В. Ходасевич писал:

Я беру с полки первый том Бунина в издании Маркса и читаю на первой странице:

Шире, грудь, распахнись для принятия Чувств весенних – минутных гостей! Ты раскрой мне, природа, объятия, Чтоб я слился с красою твоей!

Ты, высокое небо далекое, Беспредельный простор голубой! Ты, зеленое поле широкое! Только к вам я стремлюся душой!

Нынешнего Бунина от этих наивных, почти беспомощных стихов отделяют сорок семь лет жизни; стихи написаны 28 марта 1886 года. Однако ж, ему нет надобности за них стыдиться: они оправданы и не только шестнадцатилетним возрастом юноши, их писавшего, но и глубокой литературной давностью. После них прошло не только сорок семь лет жизни, но и сорок семь лет творческого труда. Прочитав их теперь, Бунин может сказать со спокойной гордостью:

– Вот чем я был – и вот чем стал [7].

При всей юношеской незрелости, процитированное в этом отзыве стихотворение точно выражает мироощущение, которое владело Буниным в течение первых лет и, обогащенное новыми оттенками, осталось с ним на долгие годы. Желая слиться со всей природой, поэт называет два главных ее ориентира: небо далекое и поле широкое. Выделенные из всего природного ряда, они оказываются вертикальной и горизонтальной осями окружающего мира. Финальное признание: “Только к вам я стремлюся душой!ˮ – на первый взгляд парадоксально: “толькоˮ подразумевает исключительность. В действительности же это признание совершенно созвучно всему строю ранней бунинской лирики: каждый раз называя “толькоˮ что-то одно из природного целого, он будет обращаться к нему всему, во всей его полноте и многообразии, – самым ярким поэтическим выражением этого мироощущения станет стихотворение “Оттепельˮ (1901; см. ниже).

Это было время литературного самоопределения Бунина. Осенью 1886 г. он начал свой первый опыт в прозе – повесть “Увлечениеˮ (окончена 26 марта 1887 г.)⁶. В конце февраля – начале марта 1887 г., взяв за образец “Евгения Онегинаˮ, писал поэму “Петр Рогачевˮ⁷. В позднем разговоре с А.В. Бахрахом, спустя более чем полвека, Бунин вспоминал, что “роман в стихахˮ “Петр Лихачевˮ он “начал сочинять еще в Ельце, будучи гимназистом В чем там было дело, конечно, не помню, помню только, что мой роман был не чужд народнических тенденций, которые, честно говоря, были от меня дальше, чем Большая Медведица, но эти тенденции носились в то время в воздухе, и я ими невольно заразилсяˮ [11, с. 31]. Вместе с тем, он, конечно, писал стихи, “подражал больше всего Лермонтову Потом пришла настоящая любовь к Пушкину, но наряду с этим увлечение, хотя и недолгое, Надсоном ˮ [2, т. 9, с. 259].

Подражая Лермонтову, юный Бунин перенял, прежде всего, общий романтической настрой его лирики. Характерные для любовных стихотворений Лермонтова мотивы отвержения, унижения и непонимания любимой чувств и чаяний влюбленного в нее поэта будут до начала 1900-х годов окрашивать и многие бунинские стихотворения. На реминисценциях лермонтовского “К***ˮ (“Я не унижусь пред тобою…ˮ, 1832) построено раннее стихотворение Бунина “Я не могу того скрывать…ˮ (5 февраля 1887; см.: [4, с. 242–243]), в подражание “Посвящениюˮ к поэме Лермонтова “Демонˮ Бунин пишет стихотворение, озаглавленное им “Из дневникаˮ (; см.: [4, с. 254]):

Я уже давно люблю… Ни годы, ни разлука

Затмить в душе твой образ не могли…

Хоть на нее, быть может, скорбь и мука

Тяжелым, мрачным пологом легли.

За пределами любовного сюжета лермонтовские образы паруса на морском горизонте и летящего над землей ангела определяют поэтический строй бунинских стихотворений “Парусˮ и “Ангелы снаˮ; цитатами из стихотворения “И скучно, и грустно…ˮ Бунин насыщает свое “Окутано небо ненастною мглою…ˮ (все стихотворения 1887 года)⁸. Романтические формулы Лермонтова определяют образы и других поэтических текстов: “В полночь выхожу один из дома…ˮ (1888), “На поднебесном утесе, где бури…ˮ (1889), “…Зачем и о чем говорить?..ˮ (1890), “Нет, не о том я сожалею…ˮ и “Ангелˮ (оба 1891).

О любви к Пушкину, своем юношеском подражании ему “даже в почеркеˮ Бунин не раз будет вспоминать впоследствии [2, т. 9, с. 259, 454]. “Когда он вошел в меня, когда я узнал и полюбил его? Но когда вошла в меня Россия? Когда я узнал и полюбил ее небо, воздух, солнце, родных, близких? Ведь он со мной – и так особенно – с самого начала моей жизни. Имя его я слышал с младенчества, узнал его не от учителя, не в школе: в той среде, из которой я вышел, тогда говорили о нем, повторяли его стихи постоянноˮ [2, т. 9, с. 456; выделено Буниным]. Когда, уже в эмиграции, затевалось издание серии художественных биографий, Бунину предлагали “Толстого или Мопассанаˮ, а он хотел писать о Пушкине, считал, что для того, чтобы о ком-то писать, надо в него “перевоплотитьсяˮ, говорил: “Это я должен был бы написать роман о Пушкине! Разве кто-нибудь другой может так почувствовать? Вот это, наше, мое родное, вот это, когда Александр Сергеевич, рыжеватый, быстрый, соскакивает с коня, на котором ездил к Смирновым или к Вульфу, входит в сени, где спит на ларе какой-нибудь Сенька и где такая вонь, что вздохнуть трудно, проходит в свою комнату, распахивает окно, за которым золотистая луна среди облаков, и сразу переходит в какое-нибудь испанское настроение… Да, сразу для него ночь лимоном и лавром пахнет… Но ведь этим надо жить, родиться в этом!ˮ [12, с. 93–94]. Реминисценциями из Пушкина напитана поэзия Бунина 1886–1890-х годов⁹, “Подражанием Пушкинуˮ называет он стихотворение о бегстве поэта “от суетных забав под сень моих дубравˮ (1890). Но бунинская общность с пушкинским миром была больше конкретных заимствований, – это было естественное единство жизни, ее общий исток и направление, и они остались таковыми, невзирая ни на какие исторические сломы и крушения.

Об увлечении С.Я. Надсоном, напротив, Бунин позже говорил, скорее, с неловкостью. Оно проходило на волне шумного успеха единственного сборника Надсона “Стихотворенияˮ (вышедший в 1885 г., он выдержал при жизни поэта пять изданий¹⁰) и потрясения от его ранней смерти. Вопреки поздним уверениям Бунина, влияние Надсона на него было весьма значительным: об этом свидетельствуют не только автобиографические признания в «Жизни Арсеньеваˮ¹¹, но и сквозные цитаты из его поэзии, и исповедальная “надсоновскаяˮ интонация, которой проникнуты стихи Бунина 1886–1888 гг. Среди них “Тяжелые мгновеньяˮ, “О, если б жизнь моя спокойно, безмятежно…ˮ, “Пошли, о Боже! – новой силы...ˮ, “Из записной книжкиˮ (ср. частый у Надсона жанр стихотворений “из дневникаˮ, к которому Бунин будет прибегать и в будущем), “Поэтˮ (“Поэт печальный и суровый…ˮ, в отличие от перечисленных выше, это последнее стихотворение Бунин включил в свое собрание 1915 г.)¹². Пушкинский образ музы Бунин облекает в формулы надсоновской поэзии: его стихотворение “В венке из свежих роз я Музу увидал…ˮ повторяет стихотворение Надсона “Поэзияˮ (“За много лет назад, из тихой сени рая, /В венке душистых роз, с улыбкой молодой…ˮ и т.д.; 1880) и завершается признанием:

Действительность подкралася; она

Заставила восстать от сладостного сна

И жить заставила, действительно страдая.

Вот отчего, мой друг, теперь стихи мои

Поют не те надежды и желанья;

Вот отчего меж песнями любви

Теперь найдешь упреки и страданья.

Это стихотворение написано 19 февраля 1887 г., ровно через месяц после смерти Надсона: 24-летний поэт скончался от туберкулеза 19 января 1887 г. в Крыму¹³. Очевидно, вскоре после получения известия об этом Бунин написал еще несколько стихотворений и прежде всего “Над могилой С.Я. Надсонаˮ, явно восходящее к “Смерти Поэтаˮ М.Ю. Лермонтова (в автографе стоит даже эпиграф из него: “Замолкли звуки дивных песен, / Не раздаваться им опять; / Приют певца угрюм и тесен, / И на устах его печатьˮ¹⁴) и неявно – к образному строю пушкинской лирики¹⁵.

Образ Надсона еще будет некоторое время владеть поэтическим воображением Бунина, ибо как иначе, как не еще один некролог ему, можно прочесть опубликованное год спустя стихотворение “Поэтуˮ (“Не разрешит твой ум тревожного сомненья…ˮ)¹⁶? Однако, как отмечает Т.Г. Динесман [13, с. 124–127], уже весной–летом 1887 г. Бунин, ориентируясь на конкретные тексты Надсона, вступает с ним в поэтическую полемику. Если Надсон хотел властвовать толпой, стать “в ряды бойцов поруганной свободыˮ, стать “певцом труда, познанья и скорбейˮ (стихотворение “Грезыˮ, 1882–1883), то Бунин после всех страданий желает

Вернуться в старый сад над тихими лугами,

Вернуться на простор знакомых мне полей

(“Не шумный бал, увенчанный цветами…ˮ, 1887).

Гражданственному идеалу Надсона, его пафосу скорби и борьбы он противопоставляет “печаль и красотуˮ “близкого, родногоˮ мира, для него стократ важней

Поэзия немой, задумчивой природы,

Поэзия пустеющих полей…

(“Пустынные поля, пейзажи деревень…ˮ, 1889).

В стихотворении “На югеˮ, где повторяются приведенные строки, вместо определения “немойˮ дано другое – “родной природыˮ. И то, и другое не случайно: именно поэтом – голосом немой родной природы хочет быть Бунин в начале своего пути, об обретении языка для передачи лучшего, что есть в мироздании, молит он.

Под орган душа тоскует,

Плачет и поет,

Торжествует, негодует,

Горестно зовет:

О Благий и Скорбный! Буди

Милостив к земле!

Скудны, нищи, жалки люди

И в добре, и в зле!

О Исусе, в крестной муке

Преклонивший лик!

Есть святые в сердце звуки, –

Дай для них язык!

Авторская датировка этого стихотворения – 1889 год, впервые оно опубликовано в 1935 г.¹⁷; значит, и спустя более чем 40 лет Бунин не отказывается от юношеских строк, пронизанных антитезами “плачет и поетˮ, “торжествует, негодуетˮ, “О Благий и Скорбныйˮ, “и в добре, и в злеˮ, полюса которых сосуществуют в мире на равных и отзываются в сердце святыми звуками – формула, близкая пушкинскому призванию поэта:

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв

(“Поэт и толпаˮ, 1828; [14, т. 3, кн. 1, с. 142])¹⁸.

Но в 1887 г. до бунинской мольбы дать язык для выражения святых звуков оставалось еще два года напряженного поэтического труда. Находясь в самом начале этого пути, Бунин (очевидно, по совету старшего брата¹⁹) послал стихотворение “Над могилой С.Я. Надсонаˮ и вместе с ним несколько других в петербургскую “Родинуˮ. В то время это была еженедельная иллюстрированная “политическая, общественная, литературнаяˮ газета (с 1888 г. – журнал), на страницах которой перемежались рассказы, стихи, выкройки мод, новости сельского хозяйства, цветоводства и кухни, шарады и просто “разные известияˮ. Стихотворение “Над могилой С.Я. Надсонаˮ было напечатано в ней 22 февраля 1887 г. и стало литературным дебютом Бунина. В том же номере на последней странице, в рубрике “Почтовый ящикˮ было помещено адресованное ему сообщение: “Ст. Измалково. И.А. Бу-ну. Трудитесь, со временем выйдет прок. Из присыла некоторые возьмемˮ.

Видимо, Бунин не получил вовремя этого номера и послал в редакцию письмо с вопросом о своих стихах, потому что 12 апреля (№ 15) в той же рубрике его извещали: “Ст. Измалково. Ив. А. Б-ну. В № 8 вам было отвечено. Теперь повторяем то же. Присылайте, и чем можно – воспользуемсяˮ. Но и пропустив свое первое появление в печати, и потом, уже зная о нем, Бунин больше не перепечатывал “Над могилой С.Я. Надсонаˮ и продолжал называть своим первым опубликованным произведением следующее, написанное в народнической традиции стихотворение “Деревенский нищийˮ (см.: [2, т. 9, с. 526]). Оно было напечатано в “Родинеˮ 17 мая 1887 г. “Утра, когда я шел с этим номером с почты в Озерки, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал свое произведение, никогда не забудуˮ [2, т. 9, с. 260]. В течение 1887 г. в том же издании увидели свет еще восемь стихотворений Бунина, так или иначе связанные с “надсоновскимˮ циклом и позже Буниным уже не перепечатывавшиеся, а кроме того, рассказы “Два странникаˮ (28 сентября) и “Нефедкаˮ (20 декабря).

Народническая традиция, которой отмечены ключевые произведения этих публикаций, вбирала в себя и творчество поэтов, писавших про народ (Н. А. Некрасов), и творчество поэтов, вышедших из народа (А.В. Кольцов, И.С. Никитин – оба, кстати, бунинские земляки, из Воронежа).

Влияние Некрасова сказалось уже в самых первых стихотворениях Бунина: “Клубился туман над землею…ˮ (1883) и “Апрельский деньˮ (“Весело в поле весною бродить…ˮ; 17 апреля 1886)²⁰. В “Деревенском нищемˮ ассоциации с лирикой Некрасова вызывают трехстопный анапест (частый, кстати, и у Кольцова), заглавный образ стихотворения и реалистичность его подачи (бунинский “деревенский нищийˮ как будто один из тех, о ком некрасовские “Размышления у парадного подъездаˮ)²¹. Некрасовская линия протянется до зрелых стихов Бунина и, в частности, до единственного у него образца собственно “гражданскойˮ лирики, в котором преломляется некрасовское “Не может сын глядеть спокойно…ˮ (“Поэт и гражданинˮ; 1855–1856):

РОДИНЕ

Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей –

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

28.09.1899

С поэтами, вышедшими из народной среды, юного Бунина связывали и личные отношения. В 1888 г. в Ельце он познакомился с “самоучкой-стихотворцем из мещанˮ Егором Ивановичем Назаровым [2, т. 9, с. 259–260], который, будучи гораздо старше его, уже публиковался в различных столичных изданиях (ему посвящена статья Бунина “Поэт-самоучка. По поводу стихотворений Е.И. Назароваˮ, см. ниже)²². В январе 1889 г. Назаров подарил Бунину книгу И.А. Белоусова «Из “Кобзаряˮ Т.Г. Шевченко и украинские мотивы» (Киев, 1887), и это положило начало переписке и затем дружбе Бунина с Белоусовым. Как и Назаров, Белоусов относился к писателям “из народаˮ, посвятил свои “Народные мотивыˮ (Киев, [1892]) памяти А.В. Кольцова, писал о И.С. Никитине. Будучи старше Бунина на семь лет, Белоусов поддержал его интерес к украинской поэзии в целом и Шевченко в частности (его Белоусов много переводил и часто издавал), давал Бунину пример современной пейзажной лирики (с которым юный поэт мог сравнивать свои собственные опыты) и позже способствовал его контактам с журналом “Детское чтениеˮ и московским издательством “Утроˮ.

Немногочисленные народнические мотивы ранней бунинской лирики питались и творчеством поэтов, легко совмещавших гражданские, пейзажные и любовные темы. Так было, например, с лирикой А.Н. Плещеева, при возможном посредничестве которого в стихи начинающего Бунина пришли и характерная риторика (ср. “Страдал он в жизни много, много…ˮ и “Поэтуˮ Плещеева – с одной стороны, и “Над могилой С.Я. Надсонаˮ и “Поэтуˮ Бунина – с другой), и конкретные сюжеты: во всяком случае, в “Деревенском нищемˮ отзываются “Нищиеˮ Плещеева (а как затем эволюционирует эта тема, можно увидеть в бунинском стихотворении “Шла сиротка пыльною дорогой…ˮ, 1907). Природные зарисовки зачастую приобретали в этом контексте оттенок размышлений о выборе жизненного пути: вспомнить хотя бы два равно юношеских стихотворения: “После грома, после бури…ˮ () Плещеева и “Не пугай меня грозою…ˮ (1888; ) Бунина. Конечно, Плещееву же (точнее, Плещееву в том числе) Бунин обязан многими мотивами, связанными с описанием природных явлений, элегических воспоминаний и усадебного быта (см. такие стихотворения Плещеева, как “Безотчетная грустьˮ, “Дачиˮ, “Notturnoˮ). В будущем для Бунина особенно значимым оказалось “песенное началоˮ творчества Плещеева (см. его стихотворения “Песняˮ («“Доброй ночи!” – ты сказала…»), “Песняˮ (“Выйдем на берег; там волны…ˮ), “Любовь певцаˮ (“На грудь ко мне челом прекрасным…ˮ) и др.), перешедшее в стихотворения Бунина: “Я – простая девка на баштане…ˮ (), “Зацвела на воле…ˮ (1907), “На пирах веселых…ˮ (), “Мне вечор, младой, скучен терем был…ˮ (1916), – все они одинаково названы “Песняˮ²³.

Однако бóльшую часть ранней лирики Бунина составляли пейзажные стихотворения, которые порой складывались в своеобразный лирический дневник времен года. Вот тексты 1892 г., идущие друг за другом: “В февралеˮ – “Бушует полая вода…ˮ – “Догорел апрельский светлый вечер…ˮ – “Гаснет вечер, даль синеет…ˮ (с описанием раннего лета) – “Соловьиˮ (разгар лета) – “Еще от дома на дворе…ˮ (где трава в холодном серебре и запахи грибов и листвы предвещают переход к первым заморозкам). Позже по тому же принципу лирического дневника будет составлен второй сборник Бунина “Под открытым небомˮ (1898), но и вне этой природной очередности конкретные темы стихотворений (и уж тем более упомянутых, описанных или промелькнувших в них образов) были столь же разнообразны, сколь разнообразны сами природные явления. В этих стихах, по общему мнению критики и читателей, молодой поэт наследовал традиции А.А. Фета, Ф.И. Тютчева и целому ряду других лириков XIX века, среди которых были и известные, общепризнанные и малоизвестные авторы, чьи стихи печатались и в столичных журналах, и в провинциальной периодике. Их поэзия стала органической частью поэтической речи Бунина, он впитал ее с юных лет, и она осталась в его стихах навсегда. Так, “Чудная картина…ˮ (1832) Фета отразилась и в раннем стихотворении Бунина “Ночь и даль седая…ˮ (1896):

Лишь луна да небо

Да бледнее льна

Зреющего хлеба

Мертвая страна.

В этом последнем стихотворении фонетический комплекс луна распылен по всей последней строфе, а фетовской белой равнине находится соответствие в мертвой стране, которая бледнее льна (так же, как в первом случае параллельны блестящий снег и озаренный снег). Стихотворение Фета в обоих случаях вовлечено Буниным в тексты с тем же тематическим ореолом лирического пейзажа: здесь нет ни переосмысления текста-источника, ни усложненного использования его в связке с другим источником или в чуждом ему стилистическом или тематическом контексте. На протяжении всех поэтических лет Бунин испытывал влияние Фета и в нюансировке природных описаний, и в выстраивании поэтического облика автора; фетовское стихотворение “Нет, не жди ты песни страстной…ˮ молодой поэт поставил эпиграфом к своей первой книге “Стихотворения 1887–1891 гг.ˮ (Орел; Тип. газ. “Орловский вестникˮ, 1891), что дало повод критикам сразу причислить Бунина к ученикам Фета, и это впечатление не изменилось, по крайней мере, до середины 1910-х годов.

Другим ключевым для Бунина поэтом был Тютчев. Поэтическая система Бунина оказалась восприимчива к тютчевским контрастам дня и ночи, бытия и небытия, космоса и хаоса (в бунинском варианте, скорее, беспредельности постижимой и непостижимой), тверди и воды, и т.д. – но наполнение всего мира, расположившегося между этими полюсами, оттенки, нюансы, трепет и колебания воздуха пришли к Бунину, скорее, от Фета. Иначе говоря, если в природных описаниях (при всей условности подобных дефиниций, см. [2, т. 6, с. 117]) Бунин был ближе всего к Фету, то бунинская метафизика (прежде всего, природы и любви) формировалась под сильнейшим воздействием Тютчева. Многочисленные “ночныеˮ и “звездныеˮ тексты Бунина – сгустки его поэтической мифологии – пронизаны тютчевскими мотивами²⁴. Стихотворения, объединенные темой “ночной пейзажˮ, образуют, по подсчетам М.Л. Гаспарова, “53 % бунинского корпуса – несомненное его семантическое ядроˮ [19, с. 256]. “Звездныеˮ тексты – его неотъемлемая часть, и вот сопоставление одного из них с тютчевским:

Как неугасший жертвенник титанов,

И Ночь спускаясь с гор, вступает точно в храм,

Где мрачный хор поет в седых клубах туманов

Торжественный хорал неведомым богам,

Бунин дает будто развернутое продолжение второй, “ночнойˮ части стихотворения Тютчева “День и ночьˮ () и в то же время заставляет вспомнить “Как океан объемлет шар земной…ˮ (), ср. с бунинским: “Настанет ночь – и звучными волнами / Стихия бьет о берег свойˮ. Кроме того, “Сумеркиˮ написаны двойным шестистишием с межстрофическим пробелом, что вызывает ассоциации с восьмистишной “двойчаткойˮ Тютчева: Бунин хотя и сокращает каждую строфу на две строки, но сохраняет за формой в целом присущее ей у Тютчева значение архаичного мирового “перводеленияˮ, вертикального строя и взаимной обращенности верха и низа [21, с. 304, 310 и др.]. Своего апогея в лирике Бунина тютчевский пантеизм и метафизика Ночи достигнут в стихотворении, написанном еще через пятнадцать лет, в 1915 г.:

Взойди, о Ночь, на горний свой престол,

Стань в бездне бездн, от блеска звезд туманной,

Мир тишины исполни первозданной

И сонных вод смири немой глагол.

В отверстый храм земли, небес, морей

Вновь прихожу с мольбою и тоскою:

Коснись, о Ночь, целящею рукою,

Коснись чела, как Божий иерей.

Дала судьба мне слишком щедрый дар,

Виденья дня безмерно ярки были:

Росистый хлад твоей епитрахили

Да утолит души мятежный жар.

Любовная лирика Тютчева, несомненно, повлияла на бунинскую метафизику любви (разворачивающуюся, однако, главным образом, уже в прозе): и для Тютчева, и для Бунина главным в ней было предельное напряжение между ощущениями блаженства и гибели, то самое “сильна как смерть любовьˮ, которое известно еще по Песни Песней. Любви как высшему проявлению человеческого бытия в природном мире соответствует гроза – высшее пиршество природы. Вот параллели и в описаниях грозы:

и в сближении любви и смерти:

Из приведенных примеров понятно, что, как и в случаях с Плещевым и Фетом, пунктирные отсылки к стихам Тютчева встречаются и в юношеской и, затем, в зрелой поэзии Бунина.

В целом, можно было бы дать десятки соответствий тех или иных стихотворений Бунина 1880–1890-х годов тем или иным стихотворениям его предшественников. Приведем еще только несколько штрихов к этой обширной теме.

Так, у А.Н. Майкова Бунин учится передаче не только природных настроений (ср., например, стихотворение “Осенние листья по ветру кружат…ˮ Майкова и “Ветер осенний в лесах подымается…ˮ, 1888–1895, Бунина; майковский цикл “В степяхˮ – и бунинский “Ковыльˮ, 1894; ), но и любовных переживаний (ср. “Люблю, если, тихо к плечу моему головой прислонившись…ˮ Майкова и “Беру твою руку и долго смотрю на нее…ˮ, 1898, Бунина).

К той же любовно-лирической линии присоединяются стихи Я.П. Полонского и К.Р. (ср. хотя бы “Серенадуˮ и “Отдохниˮ К.Р. и “Отдохни, – еще утро не скоро…ˮ, 1900, Бунина), причем с К.Р. Бунина связывают еще и цепочки “крымскихˮ и библейских мотивов, а с обоими авторами – идеи любви и красоты как главной ценности поэзии и искренности как главного качества поэта. И одно из первых стихотворений Бунина “Снились мне цветущие долины…ˮ () заканчивается прямой цитатой из стихотворения К.Р. “Когда меня волной холодной…ˮ (1887), и стихотворение “Оттепельˮ (1901), подводящее итог его юношеским исканиям, звучит репликой на него:

Это представление сформировалось у Бунина в конце 1880-х годов. Тогда, читая сочинения Я.П. Полонского, А.А. Фета, А.А. Григорьева²⁸, он впитывал натурфилософские идеи Шеллинга о романтической поэзии и единстве природной и человеческой жизни. Согласно им, от поэта требуется уже прежде найденная Буниным “искренностьˮ (ее синонимы – “благородство и задушевностьˮ), а сам поэт становится идеальным выразителем того сокровенного движения жизни, которое совершается в природе и неотделимо от его собственного существования²⁹.

В статье “Поэт-самоучка. По поводу стихотворений Е.И. Назароваˮ Бунин, между прочим, проговаривает то, что более всего влечет его в поэзии: “Романтизм значительно расширил пределы поэтического творчества: жизнь сердцем и искреннее проявление нежных чувств составляли главное содержание романтических произведенийˮ (Родина. 1888. № 24; [2, т. 9, с. 488]). Точнее та же мысль высказана в написанной следом статье “Недостатки современной поэзииˮ, в которой Бунин в качестве главной категории эстетики выдвигает искренность: “Поэт должен быть отзывчив на всякое движение души, на всякое проявление нравственного и умственного мира, он должен жить душой с людьми и с природойˮ (Родина. 1888. № 28; [2, т. 9, с. 489]). В статье “Е.А. Баратынский. По поводу столетия со дня рожденияˮ, опубликованной в 1900 г., Бунин снова повторит: “К числу особенно характерных черт, свойственных от природы Баратынскому, надо прежде всего отнести его искренность и прямоту, то есть именно черты, без которых немыслима истинная поэзияˮ [2, т. 9, с. 518; выделено Буниным]³⁰.

Эти качества определят развитие поэзии Бунина, по крайней мере, до начала 1900-х годов. До выхода в свет сборника “Листопадˮ (1901) – четвертого поэтического сборника, с которого Бунин начинал отсчет своей зрелой лирики, – он написал более 300 стихотворений.