0. Введение

Начиная с середины ХХ века, в сферу внимания лингвистов прочно вошло понятие пропозиции. Оно стало точкой пересечения интересов “чистыхˮ языковедов, логиков и психологов, и споры по этому поводу не утихают. Вот одно из современных определений: “пропозиция, пропозициональное содержание, пропозитивный смысл – тип содержания единицы языка, представляющий собой мысленный образ ситуации, т.е. сущности, характеризующейся временным параметромˮ [1, с. 564].

Иными словами, пропозиция – это объективное положение дел (нечто, что происходит), отраженное в сообщении. И лингвисты занялись проблемой соотношения пропозиции как единицы мысли и предложения как структурной единицы языка. “В принципе должно быть одно-однозначное отношение между пропозициями и простыми предложениями: одно простое предложение (clause) выражает одну пропозициюˮ [2, с. 167]. Однако давно замечена реальная способность предложения выражать несколько пропозиций: это качество называют полипропозитивностью. Поскольку же организующим звеном пропозиции является предикат, то полипропозитивность подразумевает наличие вторичного предиката, т.е. дополнительного сказуемого, – поэтому некоторые авторы используют термин полипредикативность.

Наиболее явное проявление полипропозитивности – это смысловая структура сложных предложений: обозначение нескольких “образов ситуацийˮ соответствует самой их (сложных предложений) природе. Скажем, сообщение После того, как хозяин уехал, дом опустел не требует специального комментария: ясно, что оно отражает два события. Но полипропозитивность логично усмотреть также в предложениях осложненной структуры – с обособленными обстоятельствами или определениями, например: Покинутый хозяином, дом опустел. Кроме того, как известно, сложный смысл может выражаться и в рамках простого предложения (без обособления его членов). Это связано, в частности, с языковой способностью номинализовать пропозицию, т.е. представлять ее в виде имени, ср.: После отъезда хозяина дом опустел. Отсюда вытекает, что “средством выражения номинализованных пропозитивных смыслов прежде всего могут служить придаточные части сложноподчиненных предложений, а также обособленные члены предложений. Кроме того, пропозитивные смыслы могут быть выражены при помощи отдельных слов и выраженийˮ [3, с. 34].

1. Вторичный предикат и его выражение

Разработка проблемы полипропозитивности привела к углубленному анализу семантической структуры русского предложения и, в частности, к очерчиванию круга тех “отдельных слов и выраженийˮ, которые способны нести функцию вторичного предиката.

Г.А. Золотова еще в своей монографии 1973 года обратила внимание на конструкции с производными предлогами (со стороны, в результате, в знак, в адрес, с позиций, в случае и т.п.). Они очень часто включают в себя отглагольное имя и в силу этого предполагают “предикативную конденсациюˮ [4, с. 254]. Действительно, предложение По возвращении в деревню бурмистр повел нас посмотреть веялку (пример Г.А. Золотовой) содержит в себе две пропозиции: ʽкто-то (мы? или бурмистр?) вернулся в деревнюʼ и ʽбурмистр повел нас посмотреть веялкуʼ. «В результате структура предложения, включающего подобные конструкции, становится “уплотненнойˮ, полипредикативной» [Там же, с. 257]. В более поздних работах исследовательница, кроме номинализации, выделяет еще следующие виды синтаксической деривации: инфинитивизацию, адвербиализацию и атрибутизацию [5, с. 183].

Н.Д Арутюнова, исследовавшая смысловую структуру предложения, сформулировала проблему шире: по ее мнению, имеются в виду особые случаи, когда семантический тип имени не соответствует его синтаксической функции. В частности, она показывает, что существительные с предметным значением в определенном контексте способны выражать событийно-временной смысл, например: Я задержался из-за книг или Он пришел несмотря на ногу. “Предметные существительные в этих случаях эквивалентны по значению пропозицииˮ [6, с. 122].

Какие же лексико-грамматические классы слов способны принимать на себя функцию вторичного предиката, концентрируя в себе содержание целой пропозиции? По-видимому, это не только имя существительное в его падежных формах в сочетании с предлогами, но также и “синтаксические маргиналыˮ – прилагательные и наречия [7, с. 201–217].

Рассмотрим следующий пример.

Малыш был в Илью, кудрявый и узколицый. Редко плакал, мало улыбался, Илья считал, что темперамент ребенок унаследовал материнский (Л. Улицкая. Зеленый шатер).

Сравним с этим предложением исходную, нейтральную фразу: Ребенок унаследовал материнский темперамент. Синтаксическая ее структура проста и прозрачна: ребенок – подлежащее, унаследовал – сказуемое, темперамент – дополнение с подчиненным ему определением материнский. Но в цитате из Л. Улицкой дополнение темперамент не случайно вынесено в препозицию: эта эмфаза (позиционное и интонационное выделение) сигнализирует для нас некий дополнительный смысл: ʽребенок унаследовал (чей-то) темпераментʼ (это нормально), но ʽэтот темперамент оказался материнскимʼ!

Место подобным примерам находится в типологии полипропозитивных (и полипредикативных) предложений, предлагаемой М.В. Всеволодовой. По ее мнению, в составе простого предложения вторичный предикат образуют: а) копредикат (Он сидит счастливый и потрясенный; Я вспомнил его молодым; Он вернулся в село учителем), б) “компоненты со значением состояния лица, осложняющие пропозициюˮ (В гневе он бывал страшен; В отчаянии она решилась на отъезд), в) “любой компонент в фокусе Р, сопряженный с компонентом в фокусе Т (топик)ˮ (Пьесу он написал замечательную) [8, с. 209]. Нам эта классификация кажется недостаточно однородной по своим основаниям. Кроме того, заметим, что роль вторичного предиката не обязательно требует от прилагательного топикализации, т.е. вынесения в эмфатическую позицию. Сравним следующий пример из повести уже упомянутого автора:

После ухода бессмысленной медицины Нина вдруг страшно засуетилась. Опять начала носиться с бутылками (Л. Улицкая. Веселые похороны).

Определение бессмысленный здесь, конечно, относится не к медицине как таковой, а к визиту врачей, которые ничем не могли помочь умирающему. Смысл предложения выстраивается следующий: ʽпосле того, как ушли медицинские работники, усилия которых были бессмысленны, Нина… засуетиласьʼ. Прилагательное скрывает за собой отдельную пропозицию.

Наконец, классификация вторичных предикатов, предлагаемая М.В. Всеволодовой, оказывается неполной, потому что в ней принципиально не находится места наречиям! А между тем, данная часть речи в синтаксическом отношении обладает примечательными и в чем-то уникальными свойствами.

2. Наречие в синтаксической структуре высказывания

Предварим следующий фактический материал кратким историческим экскурсом. Наречия как часть речи (лексико-грамматический класс) сформировались еще в общеславянский период. Призвание их состояло в том, чтобы характеризовать с той или иной стороны действие или состояние, обозначенное глаголом (сам термин наречие – калька с латинского ad verbum, т.е. “при глаголеˮ). Основная масса наречий (адвербов) изначально образовывалась либо от падежных и предложно-падежных форм существительных, либо от прилагательных (особенно – качественных) [9, с. 151–156].

Однако в современных славянских языках функции наречий, их строение и место в синтаксической структуре фразы заметно расширились. Наречия могут уточнять значение других наречий, подчиняться непосредственно существительному или прилагательному, легко приобретают функцию сказуемого (в этом случае они превращаются в предикативы). А с учетом того, что и в словообразовательном отношении современные наречия чрезвычайно многообразны (они могут быть образованы даже от причастий или деепричастий), становится понятен интерес современных исследователей к данному лексико-грамматическому классу, ср.: [10, с. 160–168]. Особенное внимание эти “вольные стрелкиˮ грамматики привлекают в психолингвистическом аспекте, применительно к процессам, протекающим во внутренней речи, в ходе формирования структуры высказывания.

Начнем с анализа следующей цитаты, в которое употребление наречия слегка царапает взгляд читателя.

Она, ˂…˃ намяв в обеих ладонях по газетному комку, с двух сторон визгливо протирала вымытое стекло, навалившись грудью на раму (Д. Рубина. Желтухин).

Наречие визгливо значит ʽпронзительно резко, с визгомʼ. Оно зафиксировано в [11] в 432 текстах, общее количество примеров – 605 (дата обращения: 07.01.2023). Самые частые глаголы, с которыми сочетается это наречие, – это кричать и его производные (закричать, прокричать, крикнуть, выкрикнуть и т.д.), хохотать, смеяться и их производные (захохотать, засмеяться и т.д.), а также орать, петь, вопить, спрашивать, отвечать и др. В целом около 90% всех употреблений данного наречия – это сочетания с глаголами речи и вообще голосовой деятельности. Протирать (стекло) никоим образом в эту группу не входит.

Ясно, что за приведенной цитатой скрывается сложный смысл, который не укладывается в структурные рамки простого предложения. Это примерно следующее: ʽона… с двух сторон протирала вымытое стекло, отчего то издавало визгливые звукиʼ. Поясним сказанное. Протирать – акциональный глагол, обозначающий контролируемое действие. Визгливо характеризует не действие самой женщины, а “действиеˮ стекла под ее руками: она протирала стекло, а стекло визжало. Вообще, визгливо характеризует неконтролируемые действия. Даже если говорится, что кто-то визгливо спросил или визгливо ответил, то от его желания это не зависело: это свойство его речевого аппарата и в целом психосоматики!

Роль наречия в процессе текстопорождения очевидна и применительно к спонтанной устной речи. Здесь представители данного лексико-грамматического класса легко принимают на себя функцию вершинного узла фразы – предиката. Приведем один фрагмент из опубликованного собрания разговорных текстов:

Тут надо чтоб как-то вот… То ли химически она как-то… взаимодействовала // То ли… вот как-то… особую структуру ей сделать // Очень трудно // Ну это далеко еще // А сейчас вот великолепно я смотрел… Вот сейчас вижу / очень широко вот на Западе / текстильная-то обувь // Причем от Африки до… вообще Скандинавии // [12, с. 197].

3. Наречие как средство упаковки информации

В целом наречие, с его “мобильнымˮ, или “всеяднымˮ, участием в процессах преобразования внутренней речи во внешнюю, активно используется, с одной стороны, для сокращения длины текста, а, с другой стороны, – для усложнения его семантической структуры. В последнем случае оно выступает в качестве вторичного предиката. Данная ситуация находит свое место и среди художественных средств писателя, что мы продемонстрируем на нескольких примерах.

Студенты обидно швыряли посуду на стол, и, недолго думая, я подал Фиттиху просьбу об увольнении (В. Каверин. Освещенные окна).

Слово обидно означает ʽс чувством обидыʼ (причем это, как правило, не наречие, а предикатив, обозначающий состояние субъекта: кому-то обидно, что…). Так кто в приведенном примере испытывал эту обиду – студенты? Нет, обиду испытывал кухонный рабочий, наблюдавший данную сцену. Смысл предложения: ʽстуденты швыряли посуду на стол, и мне было обидно это наблюдатьʼ!

Как только они очутились на середине переулка, земля тошно зашаталась под ногами, с крыши театра повалилась черепица… (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).

Слово тошно, которое тоже чаще всего выступает в роли предикатива, передает в своем прямом значении физиологическое состояние тошноты, предшествующее рвоте. В данном случае оно характеризует ощущение персонажей, оказавшихся в зоне землетрясения. И смысл всего предложения выглядит таким образом: ʽземля зашаталась под ногами, от чего стало тошноʼ (к горлу подкатилась тошнота). Наречие, как и в предыдущих случаях, сконцентрировало в себе содержание целой пропозиции.

Рядом с зеркалом висела старинная народная картинка “Зерцало грешногоˮ, печатанная с медной доски и приятно раскрашенная рукой (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).

Наречие приятно в данной цитате характеризует не процесс раскрашивания картинки (хотя формально оно относится к причастию раскрашенный), а ощущения зрителя: оно означает, что картинка была приятна для взгляда.

Глеб думает об архангеле Варахииле, платье которого в белых лилиях, – и больно вспоминает о матери… (Б. Пильняк. Голый год).

Наречие больно обычно сочетается с глаголами физического воздействия: ударить, прищемить, ущипнуть и т.п., и оно значит ʽпричиняя больʼ, например: Он больно сжал мою руку. Кроме того, существует омонимичный предикатив больно – со значением ʽиспытывать больʼ (физическую или психическую): Мне больно от твоих слов. Использование слова больно в приведенной цитате требует истолковать последнюю следующим образом: ʽГлеб вспоминает о матери, и это рождает в его душе больʼ (его душе становится больно). За простой по форме синтаксической структурой Глеб больно вспоминает о матери опять-таки скрываются две пропозиции.

Празднично вкусно пахло, хлеб лежал на расписной доске, варенье накладывали серебряной ложкой с витой ручкой (Д. Гранин. Картина).

Празднично вкусно пахло – это значит ʽпахло вкусно, как это бывает по праздникамʼ. Формально при безличном сказуемом пахло есть два обстоятельства образа действия: празднично и вкусно. Но симптоматично, что между ними нет ни сочинительных, ни подчинительных отношений. Она как бы согласуются друг с другом семантически (и там, и там – сема “хорошоˮ), но репрезентируют два разных, самостоятельных смысла!

Сразу же заметим, что подбор примеров – из новейших классиков, мастеров русского слова – снимает возможное возражение (или упрек) в нарушении синтаксической нормы. Ясно, что перед нами – некоторая тенденция, опирающаяся на внутриязыковые закономерности и реализующаяся в стилистически мотивированных случаях.

Приведенные цитаты свидетельствуют о том, что представители класса наречий также могут играть роль вторичного предиката. Не случайно, напомним, данный лексико-грамматический класс составляет одну из словообразовательных баз, на которых вырастает так называемая категория состояния (термин Л.В. Щербы). Можно только удивляться той легкости, с которой адвербы пополняют эту категорию. Вслед за уже апробированными и кодифицированными в данной роли словами легко, приятно, удобно, выгодно, поздно, опасно, безразлично и т.п. в качестве сказуемых начинают употребляться грязно, позорно, комфортно, целесообразно, фиолетово и т.п.

4. Семантическая специфика наречия – вторичного предиката

Важной чертой наречия, с учетом разных вариантов его словообразовательной предыстории, является смысловая амбивалентность, неопределеннозначность (термин В.В. Мартынова). Покажем это еще на двух литературных примерах.

Есенин в описываемом году был запрещен, лагерно популярен (А. Битов. Пушкинский дом).

Несомненно, обстоятельство лагерно должно подчеркивать высокую степень популярности текстов Есенина. Но как понимать: лагерно популярен? Популярен в лагерях? Популярен, несмотря на опасность ссылки в лагерь? Популярен благодаря распространению лагерной эстетики? Читатель вправе принять любое толкование и, в соответствии с этим, восстановить ту или иную исходную пропозицию.

Подобную картину мы наблюдаем и в следующем случае.

И опять неспешно и ржаво повернулся замок в сейфе, где томились тетради “Мастера и Маргаритыˮ и “Театрального романаˮ… (Л. Яновская. Записки о Михаиле Булгакове).

Что значит: ржаво повернулся? Повернулся в ржавом замке (в таком случае мы имели бы дело с синтаксическим переносом и транспозицией)? Повернулся с таким трудом, с каким открывается ржавый замок? Повернулся со скрипом, свойственным ржавым замкам? Восстанавливаемые смыслы не так уж далеки друг от друга, но для читателя подобная свобода выбора создает иллюзию творческого участия – соавторства…

Использование наречия в качестве вторичного предиката дает о себе знать, во-первых, нарушением канонов лексической сочетаемости (ср.: визгливо крикнуть и визгливо протирать, больно ущипнуть и больно вспоминать и т.п.), во-вторых, возможным сдвигом в лексической семантике самого наречия (скажем, круто как наречие и круто как предикатив разошлись в своих значениях), в-третьих, изменениями в авторизации сообщения (меняется точка зрения на ситуацию – см.: [4, с. 263–264]).

Поясним последнее свойство на еще нескольких примерах.

Пахнет можжевельником священно. ˂…˃ Пахнет священно розами (И. Шмелев. Лето Господне).

Одна из содержащихся в этих предложениях пропозиций – пахнет можжевельником (или розами) – отражает объективные физиологические ощущения: факт присутствующего в воздухе аромата. Вторая пропозиция, заключенная в наречии священно, соответствует определенным религиозным и нравственным представлениям нарратора. Для носителя иной, посторонней культуры запах можжевельника (или роз) может никаких сакральных ассоциаций не вызывать.

Густав Пахапиль зашагал вдоль тусклых рельсов. ˂…˃ Лежневка привела его в кильдим. Здесь его карманы тяжело наполнились (С. Довлатов. Зона).

Карманы наполнились – это, так сказать, объективная (внешняя) характеристика карманов: в них что-то положили. А слово тяжело присовокупляет к этому субъективные ощущения персонажа: ʽему стало тяжелоʼ, он почувствовал тяжесть. Получается своего рода стереоскопический эффект: в одном предложении представлены два взгляда на одно и то же реальное положение дел.

…Генрих Иванович, низко-низко склонясь над обеденным столом, слышно царапал пером бумагу (В. Пьецух. Новая московская философия).

Часть предложения Генрих Иванович царапал пером бумагу содержит визуальную картину: образ пишущего человека; а слышно – это слуховые ощущения присутствующих в данной ситуации: это им всем было слышно!

Остается выяснить, какие именно наречия, с какой семантикой наиболее склонны к тому, чтобы принимать на себя тяжесть второго смыслового фокуса в предложении. Судя по нашему материалу, это прежде всего адвербы со значением физиологических или психических ощущений, моральной оценки, соответствия культурной норме и т.п. Это связано с тем, что в самой природе указанных подклассов заложена склонность к предикатной функции. Данное наблюдение выводит нас на проблему места того или иного номинативного класса в процессах формирования структуры высказывания, иначе говоря – речемыслительной специализации частей речи.

Систематизируя современные представления о механизмах речевой деятельности и соотнося их с учением Л.С. Выготского о внутренней речи, Е.С. Кубрякова пишет: «Поскольку выбор единицы номинации всегда согласуется с ее структурно-семантическими особенностями, в порождении речевого высказывания важную роль играет, на наш взгляд, не только формирование личностного смысла, но и “привязкаˮ его частей к тем или иным единицам номинации» [13, с. 115]. И чуть далее: “Чем полнее и выразительней может передать та или иная единица номинации типы отношений, тем выше ее значимость для организации высказыванияˮ [Там же, с. 116].

Это вполне согласуется с проанализированным выше материалом. Мы видим, что наречие, как и любая другая часть речи, конденсирует в себе предыдущий когнитивный и коммуникативный опыт социума. Выражать ощущения и оценку для слов типа обидно или тяжело – это как бы их функциональная прерогатива. Заложенная в наречиях склонность к предикатной функции (уже проявившая себя в русском языке в ходе исторического формировании “категории состоянияˮ) продолжает реализовываться в процессах образования полипредикатных структур.

5. Заключение

Таким образом, процессы преобразования (в том числе компрессии) фразы, происходящие во внутренней речи, затрагивают и наречие. Более того, представителей данного лексико-грамматического класса можно считать важными участниками в механизмах речепорождения и речевосприятия.

Если подходить с позиций грамматики говорящего, то речь идет о путях воплощения глубинной семантической структуры в поверхностную. Наречие позволяет “упаковатьˮ целую пропозицию в одно слово, формально подчиняющееся предикату иной пропозиции.

Если же исследовать деятельность слушающего (реципиента), то мы имеем дело с процессом восприятия линейно организованного текста вплоть до его “восстановленияˮ до исходной смысловой структуры. Оказывается, что если значение наречия не согласуется с семантикой глагола, образующего пропозицию, то адресат вынужден, опираясь на контекст, подыскивать в своем сознании добавочную пропозицию, с которой данное наречие было бы совместимо.