1. Языки vs страты в контакте

В статье на примере русского языка диаспоры¹ в Германии показано взаимодействие систем внутриязыковых страт в условиях неравноправного многоязычия, частным случаем которого является многоязычие в контексте миграции. Эти условия могут быть охарактеризованы как функционально и социально неравноправное распределение языков, бытующих в определенном языковом сообществе, в нашем случае – русского и немецкого. В то время как язык диаспоры (русский, L1) функционирует в неофициальном (семейном и дружеском) общении, в официальной сфере (администрация, политика, экономика, образование) используется государственный язык (немецкий, L2), в том числе и самими представителями диаспоры. Таким образом, в контексте эмиграции для русского языка возникает принципиально новая социолингвистическая ситуация, к основным характеристикам которой могут быть отнесены:

1. Утрата официального статуса государственного языка;

1. Смена (преимущественно) монолингвального окружения на би- или полилингвальное;

1. Функционирование в условиях неравноправного двуязычия, вследствие которого стандартный (кодифицированный) язык и его функциональные разновидности оказываются невостребованными;

1. Утрата коммуникативного престижа вследствие утраты статуса государственного языка и обретения негласного статуса языка маргинальной языковой и социальной группы;

1. Сужение сферы функционирования и изменение коммуникативного ранга, вследствие чего полифункциональность языка сменяется использованием его некодифицированных (как правило, устных) разновидностей.

Специфика нашего случая в общей типологии ситуаций неравноправного многоязычия состоит в том, что в ситуации контакта здесь находятся два языка (русский и немецкий), изначально располагающие аналогичными социолингвистическими характеристиками (административный статус, степень кодифицированности, полифункциональность), которые для русского языка в условиях эмиграции последовательно утрачиваются².

Очерченная социолингвистическая ситуация приводит, в свою очередь, к определенным лингвистическим последствиям, а именно к материальному и нематериальному трансферу из немецкого языка L2 в русский L1. Проявления языкового контакта на отдельно взятых уровнях языка описаны для языков диаспор достаточно подробно³, однако взаимодействие внутриязыковых страт контактирующих языков во внимание не принималось. L1 и L2 рассматривались как внутренне не стратифицированные языковые системы, и в качестве эталона при диагностировании статуса особенностей как разговорной речи, как и потенциально возможной официальной русской коммуникации диаспоры [11] выступал стандартный язык метрополии. Репертуар страт языка диаспоры, проецирующий и освоение официального и неофициального языка билингвами, и ситуативно обусловленный выбор ими регистра-языка в условиях функционального двуязычия [12], оставался вне поля зрения лингвистики.

Исходя из представленной социолингвистической ситуации, можно предположить, что межъязыковой трансфер затрагивает не только уровни языка, но и систему страт, эволюция которой в условиях многоязычия может протекать как минимум по двум гипотетическим сценариям:

1. Трансфер исконной системы страт языка метрополии и её консервация (в условиях относительной изоляции языка диаспоры);

1. Сужение набора страт исконного языка и трансфер страт из L2 в L1, т.е. возникновение новой (смешанной) системы страт.

В качестве нулевой гипотезы следует принять первый из предложенных сценариев.

Любой из двух потенциально возможных сценариев связан, в свою очередь, с вопросом об отношении системы страт языка диаспоры к языку метрополии: является ли первая (модифицированной) проекцией второй или же – будучи сжатой до одного функционально ограниченного коммуникативного кода – только одним из вариантов языка метрополии? Таким образом, взаимодействие систем страт контактирующих языков в контексте миграции значимо для решения вопроса о лингвистическом статусе языка диаспоры, а также для описания языков других диаспор, обладающих аналогичными социолингвистическими характеристиками, и для типологии ситуаций неравноправного многоязычия.

Взаимодействие страт русского и немецкого языков в условиях неравноправного многоязычия рассматривается в статье на материале социолингвистических и лингвистических данных.

1. История, демография и витальность языка диаспоры

Русские диаспоры начинают активно формироваться на рубеже XIX и XX веков как следствие конфессиональной (старообрядцы, духоборы, молокане) и политической эмиграции из Российской империи [13]⁴. После Октябрьской революции русская диаспора складывается и в Германии, однако ее лингвистическая судьба практически не прослежена,⁵ в отличие, в частности, от Франции⁶. Вторая, послевоенная волна эмиграции из СССР (перемещенные лица, бывшие узники концлагерей, колаборационисты, этнические немцы, политические эмигранты)⁷ осталась в лингвистических работах практически не замеченной⁸. Третья волна (1970-е годы) заявила о себе на культурном, политическом и академическом поприще, оказав заметное влияние и на геополитическую ситуацию в предперестроечном СССР.

После 1991 года русскоязычная диаспора значительно увеличивается за счет четвёртой волны эмиграции: так называемых еврейских беженцев, этнических немцев-репатриантов, образовательной, рабочей и семейной эмиграции, т.е. эмиграции, организованной принимающей страной, и эмиграции индивидуальной. В отличие от первой и второй волн, имевших стихийный беженский или невозвращенческий характер, третья и четвертая волны явились результатом организованной и поддержанной принимающей стороной иммиграции. Волны эмиграции практически не смешивались между собой, в связи с чем они не обнаруживают языковой преемственности: так, потомки первой волны нередко сохраняют реликтовые особенности дореволюционной речи [15]; [3], например, ходить на службу вместо узуального в (пост)советском русском языке ходить на работу, получать жалованье вместо получать зарплату. В свою очередь, потомки третьей волны их используют в речи разнообразные советизмы, практически вышедшие из обихода постперестроечных поколений в метрополии, например, информант для обозначения доносчика или сексот для обозначения сотрудника КГБ⁹.

В статье рассматривается язык четвертой волны эмиграции, т.е. русофонов, покинувших СССР после 1991 года, и их потомков, проживающих в ФРГ, – одной из трёх стран, принявшей, наряду с США и Израилем, максимальное число выходцев из бывшего СССР [16].

Оценки общего числа русскоговорящих в ФРГ заметно колеблются, поскольку официальная статистика страны [17] не учитывает владение исконным (унаследованным) языком у лиц с миграционным фоном и их потомков. Яннис Панагиотидис в своём социологическом исследовании оценивает общее количество русофонов в ФРГ в два с половиной миллиона, включая в это число только носителей русского языка как родного, т.е. первое поколение эмигрантов, и исключая последующие [18]. Кроме того, в своих подсчётах он, как и официальная статистика, не принимает во внимание тот факт, что русский язык нередко является родным (первым) языком и для выходцев из Прибалтики, Казахстана, Киргизстана, Белорусии или с Украины. Таким образом, общее число русофонов в ФРГ во всех поколениях может существенно превышать названные им цифры.

На витальность русского языка в ФРГ указывают не только высокие демографические показатели и компактное проживание эмигрантов в определенных районах городов (так, в Берлине для первой волны это был Шарлоттенбург, прозванный Шарлоттенградом, а для четвертой – Марцан)¹⁰. О витальности языка косвенно свидетельствует и наличие развитой русскоязычной инфраструктуры (магазинов, парикмахерских, туристических агентств, автосалонов), культурных сообществ, русскоязычных изданий, интернет-форумов и социальных сетей в интернете. Социолингвистическое исследование Йорга Ахтерберга [20] подтверждает наибольшую витальность русского языка по сравнению с языками других славянских диаспор в ФРГ, а также наибольшую антиассимилятивность русской диаспоры; Людмила Исурин, сравнивая показатели витальности русского языка диаспор в трёх странах – ФРГ, Израиле и США, – отводит Германии второе после Израиля место [16].

3. Правовой и лингвистический статус языка диаспоры

Однако несмотря на высокие демографические показатели и витальность, русский язык диаспоры, – как и языки других диаспор, – не имеет в ФРГ правового статуса. Статус языков меньшинств, обеспечивающий правовой поддержкой и государственными субсидиями, присвоен в ФРГ датскому, фризскому, нижненемецкому, цыганскому (романи) и верхне- и нижнелужицкому языку, т.е. языкам этнических меньшинств, исконно проживающих на её современной территории, и региональному варианту немецкого языка (нижненемецкий). Таким образом, понятие язык диаспоры не тождественно правовому термину язык (этнического или регионального) меньшинства¹¹, которое указывает на законодательно закрепленный административный статус.

В ситуации отсутствия правового статуса вопрос о лингвистическом статусе языка русской диаспоры в ФРГ остаётся открытым. Очевидно, здесь играет роль ряд экстралингвистических обстоятельств, связанных с его изучением. Язык русского зарубежья, отмеченный влиянием доминирующих языков окружения, впервые был зафиксирован в работах послереволюционных эмигрантов-лингвистов [22]¹². Заметного резонанса эти работы не получили, и язык эмиграции долгое время оставался вне поля зрения как советской, так и зарубежной лингвистики. Активное изучение языка диаспор, в том числе и русской, началось только в середине 1990-х годов прежде всего в рамках парадигмы унаследованных языков в США (migrant heritage languages, [23]), ср. также исследования российских авторов, посвященные лингвистической экологии русских конфессиональных [24]; [25] и политических диаспор [26]; [15]; [3].

Включение языков диаспор в лингвистическую парадигму повлекло за собой вопрос о их лингвистическом статусе, сопряженный с рядом трудностей. Во-первых, лингвистический статус языка напрямую проистекает из его административно-политического статуса, который регламентирует и степень его кодификации, и сферы и функции его бытования, определяющие, в свою очередь, степень его функциональной специализации, а также закрепляет его территориальный и социальный статус (престижность) [27, с. 378]. Во-вторых, описание русского языка вне привычной сферы бытования и определение его стратификационного статуса затрудняется представлением об обязательности литературной нормы и для внелитературных страт, а также неприятие самой возможности существования региональных норм [28, с. 95]; [29, с. 38]. Подобные представления также препятствуют признанию того факта, что социально-стилистические параметры языкового варьирования в диаспоре и в метрополии, т.е. стратификация русского языка, могут существенно различаться¹³.

В итоге, несмотря на то, что именно стандартный язык метрополии рассматривается как эталон для диагностирования особенностей языка диаспоры, лингвистический статус языка русских диаспор по отношению к языку метрополии и системе его стратов либо не определяется [3]; [33], либо определяется и как вариант русского языка [2, с. 205], и как особая форма его существования (наряду с диалектами и литературно-письменным языком) [34, с. 5], и как особая сфера литературного языка [35, с. 447], и как пиджин [36, с. 78]. Приведённые определения фиксируют место языка диаспоры по отношению к языку метрополии, не уточняя при этом его внутриязыковую стратификацию, т.е. рассматривают его как некий гомогенный в плане стратификации регистр, который может быть подключен как одна из подсистем к общей системе этноязыка.

Именно таким образом поступила польская социолингвистика, включив язык зарубежья в социолингвистическую модель польского языка наряду с его региональными вариантами в Белоруссии, на Украине, в Литве и Латвии [37]; [38]. Такое решение вызвано и историческими, и геополитическими мотивами: по разным оценкам, от четверти до трети всех говорящих на польском языке проживает за пределами современной Польши [39]; [40]. Польский язык вне Польши получил таким образом статус нестратифицированного регионального варианта наряду с историческими пограничными диалектами [41].

Признание русского языка диаспоры особым вариантом русского этноязыка, как например, признание испанского языка в странах Южной и Латинской Америки особыми вариантами испанского, повлекло бы за собой и признание особой нормы русского языка за рубежом, что в свою очередь соответствовало бы идее о наличии особой нормы в билингвальных сообществах, ср. обоснования выделения полилингвальной нормы в [42]; [43].

Описанное положение дел проецируется и на исследования языка диаспоры, которые рассматривают язык эмиграции, с одной стороны, преимущественно как гетерогенное множество индивидуальных речевых практик, специфика которых выявляется в сопоставлении с кодифицированным языком метрополии, а с другой стороны, как заведомо гомогенное явление, т.е. без учёта его социальной и функциональной дифференциации, а также без учёта внутриязыковой полиглоссности говорящих, а также без учёта контакта страт.

1. Контакт страт: социолингвистика и лингвистика

4.1 Корпус исследования

В статье использованы данные корпуса, созданного в рамках немецко-израильского исследовательского проекта “Multilingual families’ response to COVID-19: New Opportunities and Challenges”¹⁴. В основу корпуса легли полуструктурированные интервью продолжительностью от сорока до шестидесяти минут с представителями первого и второго поколения русскоязычной диаспоры в Германии (N=80, n=40 для каждого поколения)¹⁵.

Первое поколение – это собственно поколение эмигрантов c родным (L1) языком русским, которые родились и закончили среднюю школу в России. На момент интервью возраст этой группы респондентов составлял от 37 до 50 лет (средний возраст – 44,5 года).

Второе поколение составили те, кто родился в Германии в семье эмигрантов или был привезён в Германию в возрасте до пяти лет. Эта группа опрошенных освоила русский язык, который соответственно является для них унаследованным языком, в семье и получила среднее образование в Германии на немецком языке. Возраст этой группы респондентов составлял на момент интервью от 20 до 28 лет (средний возраст – 24 года).

Интервью представляют собой нарративы, посвящённые языковой биографии опрошенных и их семей, а также их языковой и культурной интеграции в Германии, прежде всего, освоению официальных (институциональных) сфер жизни в новой стране проживания (социализация в детском саду и школе, система обучения и образования, профессиональная деятельность, административно-бюрократические аспекты организации жизни семьи). Выбор тематического фокуса стимулированных нарративов связан с идеей перестройки внутриязыковых страт языка диаспоры в условиях функционального двуязычия, индикатором которой является, в частности, переключение межъязыкового кода вместо переключения внутриязыкового функционального регистра [12, c. 47]. При этом если в рамках официальной коммуникации подобное переключение с русского на немецкий язык обусловленно ситуативно (коммуникация в официальной сфере осуществляется на государственном языке), то в рамках (стимулированного) нарратива на русском языке – тематически, сигнализируя о модификации системы внутриязыковых страт языка диаспоры¹⁶.

Подобное переключение кода рассматривается нами как одна их языковых практик транслингвизма [47], который мы понимаем как использование полилингвальным говорящим ресурсов всех находящихся в его распоряжении языков как элементов одной системы [1]; [48]. Билингв или полилингв оперирует при этом элементами и регистрами нескольких языковых систем в зависимости от коммуникативной ситуации; полилингвальная вариативность замещает таким образом вариативность монолингвальную, при которой говорящий оперирует элементами и регистрами одной языковой системы [49].

Рассматривая переключение внутри- и межъязыковых регистров в речевой практике билингва в условиях неравноправного многоязычия как индикатор изменения системы страт [12], обратимся к аргументации Л.П. Крысина в пользу того, что “существует принципиальное сходство владения, с одной стороны, разными языками и, с другой, разными подсистемами одного языка. Как в первом, так и во втором случае мы можем наблюдать: (а) вкрапления иносистемных элементов в речь (кодовую интерференцию); (б) заимствование иносистемных элементов; (в) переключение с одной коммуникативной системы на другую в ходе общения [...]. Каждое из этих трех проявлений взаимодействия языков или языковых подсистем предполагает определенный уровень владения вторым средством общения: от некоторого знакомства с ним (на этом уровне возможны вкрапления, в меньшей степени – заимствования и невозможно кодовое переключение) до более или менее свободного владения им, когда наблюдаются все три процессаˮ [50, с. 4].

В нашем случае рассмотрено более сложное взаимодействие подсистем разных языков в речевом поведении билингва. В ситуации контакта здесь оказываются не два функционально-прагматически эквивалентных регистра (например, диалект А и диалект В) и не два функционально-прагматически неэквивалентных регистра (например, стандартный язык А и диалект В), а два полифункциональных языка с эквивалентной системой страт. Однако в силу неравноправного распределения обоих языков в условиях миграционного трансфера одного из них в сферу гегемонии другого представляется обоснованным говорить о более нюансированном динамическом контакте определённых страт этих языков.

4.2 Результаты контакта страт

Как было показано выше, ввиду отсутствия административного статуса в Германии, а также ввиду конституционно закрепленной гегемонии немецкого языка, русский язык диаспоры бытует преимущественно в устной форме в сферах неофициального общения; в качестве официального языка представители диаспоры используют язык новой страны пребывания, т.е. немецкий. В результате функционально неравноправного двуязычия доминантный немецкий язык – второй язык (L2) для первого поколения диаспоры – становится первым языком (L1) для второго (и последующих) поколений, будучи для них изначально единственно возможным языком социализации и образования, а русский язык – первый (L1) язык для первого поколения диаспоры – становится для второго поколения унаследованным (heritage language, HL) или даже вторым языком (L2)¹⁷, ср. схему 1.

Схема 1. Межпоколенческие изменения статуса языков в контакте

Примечания к схеме 1:

1. Понятие язык диаспоры заключено в скобки, поскольку обозначенное явление не имеет ни официального, закрепленного в конституции, ни лингвистического статуса.

1. Язык диаспоры является только одним из возможных языков неофициального общения, к которым относится немецкий, а также потенциально и ряд других языков.

1. Введённая градация (HL / L2) указывает на широкий спектр варьирования в уровне владения унаследованным языком. Теоретически здесь возможно и владение на уровне L1, в частности, у тех, кто получил высшее образование в России. Однако в проанализированном корпусе подобные случае зафиксированы не были.

Таким образом, новая социолингвистическая ситуация приводит к межпоколенческому изменению статуса функционально дистрибуированных языков, который, начиная со второго поколения диаспоры, совпадает с их социально-функциональным распределением в новой стране пребывания.

Несбалансированное функциональное распределение языков приводит, в свою очередь, к перестройке исконного репертуара страт в языке диаспоры. Начиная опять же со второго поколения, стандартный русский язык замещается в исходной системе страт унаследованного языка стандартным немецким, а (подверженный интерференции) унаследованный русский бытует в качестве (второго) обиходного языка наряду с (освоенным на уровне L1) немецким, см. схему 2. С точки зрения внутренней (социально-функциональной) стратификации языка, русский язык диаспоры превращается в особый коммуникативный код в новой многоязычной системе страт, где место стандартного языка (языка социализации, образования и официальной коммуникации, освоенного и в устной, и в письменной форме) занимает немецкий, а место разговорного языка (или одного из разговорных языков представителя диаспоры) – русский, освоенный, как правило, исключительно в устной форме¹⁸.

Схема 2. Межпоколенческая перестройка системы страт в языке диаспоры

Примечания к схеме 2 и условные обозначения:

1. Термин стандартный русский язык заключен в скобки, поскольку в прототипической модели коммуникации диаспоры, в которой немецкий язык обслуживает официальную, а русский неофициальную сферу, стандартный полифункциональный русский язык не используется.

1. Знаки +, - и +/- обозначают степень владения языком или языковым регистром.

1. Схема представляет несколько упрощенную типизацию конкретного использования языков билингвами. Очевидно, что в действительности степень владения стандартным русским языком варьируется и у первого поколения. Однако поскольку мы относим к нему эмигрантов, которые получили среднее образование в России, есть основания полагать, что базовое владение стандартным языком является одной из социолингвистических характеристик этой группы. Это замечание относится также к уровню владения стандартным немецким языком для второго поколения диаспоры.

Таким образом, перенесенный в новые социолингвистические условия, русский язык эмиграции как изначально полифункциональный язык сокращает и модифицирует свою систему страт в ситуации неравноправного контакта с другим полифункциональным языком, см. схему 3.

Схема 3. Модифицированная система страт в унаследованном языке диаспоры

Модификация системы страт обусловливает и направления межъязыкового трансфера в условиях многоязычия, который также оказывается специфическим для первого и второго поколений. Так, для первого поколения отмечен трансфер как из русского языка в немецкий, т.е. из L1 в L2, так и из немецкого языка в русский, т.е. из L2 в L1. Для второго (и последующих) поколений обычно наблюдается однонаправленный трансфер, из немецкого языка в русский, т.е. из первого языка L1 в унаследованный или второй (HL или L2)¹⁹, см. схему 4.

Схема 4. Межъязыковой трансфер в языке диаспоры в межпоколенческом сравнении

Применительно к модифицированной системе страт языка диаспоры, отмеченного полилингвальной вариативностью, которую следует признать его дистинктивной лингвистической характеристикой, следует подчеркнуть, что русский язык, занимающей в стратификационной модели унаследованного языка диаспоры место одного из обиходно-бытовых языков или регистров (см. схему 3), подвержен межъязыковому трансферу как со стороны стандартного немецкого языка, так и со стороны обиходно-бытового немецкого, испытывая, таким образом, двойное иноязычное влияние, см. схему 5.

Схема 5. Межъязыковой трансфер в стратификационной модели унаследованного языка диаспоры

В результате русский язык диаспоры превращается в особый коммуникативный код, который используется как один из регистров в многоязычной системе страт. При этом для него характерна интерференция как минимум двух типов. Помимо внешней интерференции из доминирующего языка (лексика, морфология, синтаксис, семантика, прагматика, см. примеры в таблице 1), этот код отмечен и интерференцией внутренней, т.е. смешением (или неразличением) социально- и функционально обусловленных регистров исходной системы страт, см. примеры в таблице 2.

Таблица 1. Межъязыковая интерференция в языке диаспоры (примеры)

Помимо межъязыковой интерференции, для которой характерен трансфер из немецкого языка в русский, русский коммуникативный код диаспоры отмечен и внутриязыковой интерференцией – из некодифицированных страт, используемых в семейном обиходе, в нормативные, например, использованием сниженных элементов в академическом общении, см. примеры в таблице 2.

Таблица 2: Внутриязыковая интерференция (примеры из [52])

Отмеченные явления межъязыкового трансфера представляют собой результаты языкового контакта; явления внутриязыкового трансфера – результаты относительной изоляции языка диаспоры и традирования устной семейной нормы как нормы русского языка.

В ситуации вынужденного двуязычия описанный интерферированный код становится главным коммуникативным кодом в русском общении диаспоры, соединяя в себе не только отдельные элементы, но и регистры контактирующих языков, а также смешивая внутриязыковые элементы различных подсистем и сами подсистемы (регистры) базового языка. Подобная перестройка системы речевых кодов в унаследованном языке особенно характерна для второго и последующих поколений; о ней сигнализируют примеры тематически мотивированного переключения межъязыкового кода. Сравним выдержки из интервью с представителями первого (1) и второго (2 и 3) поколения:

1. Потом я пошла делать абитур [нем. Abitur machen ʻсдавать выпускные экзамены в гимназии’] в вечерней гимназии / Abendgymnasium [нем. вечерняя гимназия] / в Кельне // Там был специальный курс для тех девушек / у кого есть дети // То есть это специально было от Stadt-a Кельна [от города Кёльна] // Я закончила Abitur [контаминация русс. закончить школу и нем. Abitur absolvieren ʻсдать выпускные экзамены в гимназии’] // ... Потом поступила в университет / начала учиться // Первая у меня была профессия это Romanstudien [искаженное от Romanistik ʻроманистика’] и Sozialwissenschaft [социология] // Но / в принципе / на данный момент я поменяла штудию [окказиональное образование ед.ч. от нем. Studien, зд. в зн. ʻнаправление в университетском обучении’]/ свое направление / и сейчас я штудирую [нем. studieren в зн. ʻизучать’, ср. также имеющее другое значение русское штудировать] славистику и историю искусств на данный момент...

1. У меня вообще все друзья / они работают… И они все очень хорошо по-немецки говорят / потому что они работать должны на немецком языке / и там мы обязаны очень хорошо говорить // Мы очень пишем много Texte / Papiere und so weiter // Wir müssen gute Sprachkenntnisse haben / vor allem schriftlich [русс. ʻпишем много текстов, отчетов и так далее... У нас должны быть хорошие знания языка, прежде всего письменного’]// И мы тоже часто... Вот я часто тоже еще меня приглашают на… На такие митинги [нем. англицизм meeting ʻсобрание, рабочая встреча’]/ и я объясняю и рассказываю / и презентирую [präsentieren ʻпредставлять, показывать’] что-либо

1. Что она считает / что там dieser pädagogische Ansatz [ʻэтот педагогический подход’]/ [...] Она сказала / ich zitiere: wir fragen uns / ob das richtig war / so viele Opfer zu bringen / nur damit sie die Sprache lernen // Ja // Da herrscht ein strenger Geist / so ein bisschen der Geist der Sowjetunion // Kann man so sagen // Ich hab sogar gelernt / es gibt ein Wort für diesen Geist der Sowjetunion – “совокˮ [ʻя цитирую: мы задаемся вопросом, правильно ли это: приносить столько жертв только для того, чтобы вы выучили язык. Да. Там царит такой строгий дух, немного (как бы) дух Советского Союза, можно так сказать. Я даже выучила, есть такое слово для (обозначения) этого духа Советского Союза’]

Представители и первого, и второго поколения переключают языковой код в рассказе о учёбе, работе или обучению детей языкам в детском саду, т.е. о тех сферах жизни в Германии, в которых в качестве средства коммуникации используется исключительно немецкий язык. При этом если представитель первого поколения тяготеет к смешению кода и образованию гибридных элементов и контаминаций, то представители второго поколения склонны к полному переходу на немецкий язык, что свидетельствует и о сокращении стратификационной вариативности в их русском языке. Показательна в этой связи рефлексия других представителей второго поколения о внутренних (4) и внешних (5) факторах переключения межъязыкового кода:

1. Потом мне очень трудно / трудно переключить / zum Beispiel / wenn ich mit Ihnen spreche / dann verwende ich das Wort “Wordˮ / dann habe ich Schwierigkeiten / [ʻнапример, когда я с Вами говорю, я использую слово “Wordˮ, потом у меня возникают трудности’]

1. И я часто сталкивалась с тем / что мне говорили Sie sollen auch Deutsch sprechen und so weiter [ʻВы должны говорить и по-немецки и так далее’]

При этом, как было показано выше, русский коммуникативный код диаспоры подвергается воздействию не только немецкого стандартного языка, но и немецкой разговорной речи. Особенно второе поколение активно использует, в частности, немецкие дискурсивные маркеры (1–3) и сокращения (усечения) (4–6):

1. Ну вроде уже детский сад не закрывали там ничего/ особо не.. doch/ [ʻнаоборот, как раз, именно’]

1. Потом родители читают детям / потом /… да genau [ʻименно’]

1. Also [ʻтак, таким образом’] родители по-русски говорили

1. Это зависит от того / что твой Prof [усечение от нем. Professor ʻпрофессор’] тебе говорит

1. Я не любила Mathe [усечение от нем. Mathematik ʻматематика’]

1. Пили O-Saft [усечение от Orangensaft ʻапельсиновый сок’]

Таким образом, в языке диаспоры внутриязыковое переключение регистров заменяется межъязыковым; русский и немецкий языки используются как функционально дистрибуированные регистры коммуникации, что в свою очередь, указывает на сложение новой системы страт. Поливалентность немецкого языка в условиях его социальной и функциональной гегемонии и функциональная ограниченность русского делают последний особенно проницаемым для трансфера. Язык диаспоры становится одной из периферийных страт в двуязычной стратификационной системе.

Использование билингвами двух языковых систем как одного коммуникативного репертуара приводит к формированию новой полилингвальной системы, в которой монолингвальная вариативность базового языка постепенно сокращается и замещается полилингвальной как на уровне переключения функциональных регистров, так и на уровне использования отдельных элементов.

1. Заключение

В статье на материале социолингвистических и лингвистических данных рассмотрены результаты контакта стратификационных систем двух полифункциональных языков, русского и немецкого, в ситуации неравноправного двуязычия (русский язык как язык диаспоры: немецкий язык как язык официального общения).

Гипотеза о трансфере исконной системы страт языка метрополии и её консервации²⁰ не нашла подтверждения в проанализиованном корпусе. Уже первое поколение диаспоры демонстрирует постепенную утрату стандартного русского языка и предпочтение немецких эквивалентов в нарративах, описывающих официальные сферы жизни билингва, в которых используется исключительно доминантный язык (немецкий). Зафиксированный сценарий – сужение исходного набора страт базового русского языка и трансфер страт из немецкого языка, т.е. возникновение новой (смешанной) системы страт, объясняется, прежде всего, изменением социолингвистических характеристик русского языка в контексте миграции. Индикатором новой полилингвальной вариативности, в том числе и стратификационной, является переключение межъязыкового кода вместо внутриязыкового.

По отношению к языку метрополии система страт языка диаспоры может рассматриваться как особый модифицированный вариант, в котором русский коммуникативный код занимает место разговорного регистра (или одного из разговорных регистров) в новой двуязычной системе. Будучи крайне динамическим явлением, напрямую связанным с языковой компетенцией билингвов, русский разговорный регистр может быть полностью замещён прагматически эквивалентным немецким регистром в последующих поколениях, но может быть использован и как базовый ресурс для овладения стандартным русским языком.