Книгу¹ современного французского философа Лейлы Раид “Подполье. Витгенштейн, Бахтин, Достоевскийˮ можно было бы отнести к жанру вдохновенного и мечтательного прочтения великих классиков в эпоху торжествующего постмодерна. В самом деле, разве размышления знаменитого австрийского мыслителя Людвига Витгенштейне являются своего рода универсальной “отмычкойˮ к любому явлению культуры и основанием для любого сопоставления, тем более, что с самого начала автор книгизаявляет, что ее мало интересует собственно литературоведческий анализ... Однако тут же Лейла Раид добавляет: задачей книги не будет и раскрытие “философии литературыˮ. Раид исследует более тонкие проблемы – процессы “взаимопроникновенияˮ (“porositéˮ) между литературой и философией, в результате которого можно было бывыявить новые нюансы смыслов как в размышлениях как Достоевского, так и Витгенштейна. И смыслы эти относятся в большей мере к сферам метафизики и эпистемологии, и в меньшей – к морали, области, достаточно подробно изученной специалистами по творчеству русского писателя.

Главный вопрос, который исследует Раид, содержится уже в эпиграфе из Витгенштейна, заимствованного из его “Из философских исследованийˮ: “Человек может говорить сам с собой. – Но означает ли это, что каждый, кто говорит в отсутствие других, разговаривает сам с собой?ˮ

Замысел книги возник у Раид несомненно под воздействием книги М.М. Бахтина “Проблемы поэтики Достоевскогоˮ (1963), дважды переведенной во Франции еще в 1970 г. (книга вышла в одном и том же году в двух разных переводах в издательствах L’Aged’homme и Seuil),причем французский философ использует перевод Изабель Количефф, предисловие к которому написала Юлия Кристева. Мы не случайно упоминаем об этой детали, поскольку Рейд исходит из интерпретаций творчества Бахтина, характерных для сообщества французских пост-структуралистов, и не только Кристевой, но и Цветана Тодорова, автора книги “Михаил Бахтин, диалогический принципˮ (1981) и, кстати сказать, предисловия (“Введение: экспликация текстаˮ) к переводу “Записок из подпольяˮ Лили Дени, впервые опубликованному в 1972 г.: именно на эти тексты и ссылается автор книги. Однако для современного философа все эти интерпретации нужны лишь для того, чтобы послужить базой, от которой отталкивается совершенно оригинальное исследование.

Несмотря на кажущуюся произвольность анализа “Записок из подпольяˮ с помощью афоризмов Витгенштейна, Раид демонстрирует возможность исторического обоснования своей компаративистики. Она начинает свою книгу с непосредственных отсылок к “Запискам из подпольяˮ и другим произведениям Достоевского в беседах Витгенштейна с американским философом Оетсом Колком Боусма (Oets Kolk Bouwsma) в 1949–1951 гг., которые Раид перевела на французский язык и опубликовала в 2001 г. Впрочем, об увлеченности Витгенштейна творчеством Достоевского, Толстого и других русских писателей свидетельствуют и более известные произведения австрийского мыслителя, в том числе и его “Философские исследованияˮ, менее очевидным представляется предположение Раид о его возможном знакомстве с трудами М.М. Бахтина о Достоевском. В любом случае общеизвестен тот факт, что Витгенштейн был некоторое время очарован иллюзиями о Советском Союзе, она даже начал учить русский язык, чтобы поехать работать в СССР, но довольно быстро изменил свое мнение. Как подчеркивает Раид, ссылаясь на биографов австрийского мыслителя, Витгенштейн был лично знаком с братом М.М. Бахтина – Николаем Бахтиным, эмигрировавшим во Францию и случайно обнаружившим в парижском книжном магазине книгу “Проблемы творчества Достоевскогоˮ (1929). Не настаивая на том, что Николай Бахтин ознакомил Витгенштнейна с этой книгой, не переведенной в то время на иностранные языки, Раид высказывает лишь предположение о том, что Витгенштейн вполне мог знать о бахтинской концепции диалогизма, хотя в его трудах нет ни одного упоминания о М.М. Бахтине.

Для Раид чрезвычайно важна парадоксальность бахтинской интерпретации, которую она излагает следующим образом: “В подполье, при всей его диалогичности, нет реального собеседника. Мечтатель, коим является человек из подполья, грезит в форме диалогов; и он одинок, и испытывает страдание человека, запертого в своей внутренней речи. Он одинок, в то время, как слово другого постоянно пересекает его одиночество: его речь постоянно направляется к возможному ответу со стороны другого человека, и в то же время подполье – это как раз и есть отсутствие другого, это подземелье подпольщика, не способного найти место в сообществе себе подобныхˮ (с. 19). Но Раид недостает в размышлениях М.М. Бахтина различения между вымышленным диалогом и реальным, она не может полностью согласиться с его концепциями амбивалентности и карнавальности: именно в этом смысле для нее важен Витгенштейн, высказывания которого помогают ей выявить “скептическуюˮ составляющую повести. И здесь Раид опирается на одно из основополагающих понятий позднего Витгентштейна – специфическую антропологическую “грамматикуˮ, в которой и выражается сущность. Однако размышления Витгентштейна – это не только дополнительный инструмент интерпретации Достоевского, но и сами по себе – предмет анализа, при котором теоретической базой оказывается повесть русского писателя. А потому композиция книги Раид представляет собой своеобразный диптих. Первая часть “Голоса из подпольяˮ – интерпретации парадоксального диалогизма в повести Достоевского через призму рассуждений Бахтина и Витгентштейна. Вторая часть “Диалогическое письмо Витгенштейнаˮ – рассмотрение творчества Витгенштейна через призму неразрешимых вопросов “человека из подпольяˮ, поставленных в первой части. Проведя очень тонкое исследование, Раид избегает делать решительные выводы о человеческой сущности, человеческом существовании и роли слова, центральных антропологических проблемах книги: для нее важно показать, как может функционировать виртуальный диалог, а точнее полилог между тремя мыслителями – Достоевским, Бахтиным и Витгенштейном, сопровождающийся еще многими другими голосами, принадлежащими современной культуре. В какой-то мере для нее ценна сама невозможность завершения такого полилога…

Значение книги Раид для литературоведения заключается, прежде всего, в том, что в ней на основании, казалось бы, общеизвестных для российского читателя теорий М.М. Бахтина, предлагается оригинальная интерпретация “Записок из подпольяˮ, основанная на новейших работах по философии языка, возникших, в свою очередь, вокруг творчества Витгенштейна. Подобное расширение горизонтов интерпретации, при всей своей тонкой нюансировке, не лишено фактических погрешностей, связанных, прежде всего, с незнанием русского языка и непониманием некоторых деталей подтекста издания книги М.М. Бахтина 1963 г., из-за которого некоторые рассуждения невозможно принимать буквально, как это было принято в той традиции прочтения, которую предлагали Кристева и Тодоров, и которой следует Раид: например, рассуждения об “овеществляющем обесцениванииˮ (с.26), некорректное представление книги Бахтина в библиографии, где издания 1929 и 1963 годов даны как одна и та же книга, некоторая путаница в переводе бахтинского выражения “человек из подпольяˮ, которое контаминируется с упомянутым переводом Л. Дени, что приводит к двусмысленному выражению “подпольный человекˮ и т.д. Тем не менее, эти неточности лишь в очередной раз показывают, что зарубежная рецепция “Записок из подпольяˮ и творчества Ф.М. Достоевского в целом давно уже вышла за рамки интерпретации литературного произведения, но выход этот мы бы рассматривали не как ошибку, но, скорее, как попытку увидеть в творчестве писателя источник актуальных вопросов для современной гуманитарной мысли.