By this author

A Poetics of Politics in Pushkin’s Poem “Angelo”

Issue 6 from 25.12.2018

Ю.М. Лотман высказал плодотворную идею о том, что сюжет пушкинской поэмы “Анджело” содержит отсылки к популярной в XIX веке легенде, будто бы Александр I не умер в 1825 году, а изменил имя и жил как старец в Сибири. Цель статьи – рассмотреть вопрос о том, не содержит ли в свою очередь образ Анджело скрытых отсылок к императору Николаю I. В работе дается положительный ответ на него. Делается вывод о том, что если образ Дука содержит аллюзии на “уход” Александра I, то соотнесенность образа Анджело с Николаем I имеет характер политического подтекста или даже является – также как и внутренняя соотнесенность образа Изабелы с Н.Н. Пушкиной – проявлением криптографической поэтики. Обращение Пушкина к своего рода криптопоэтике объясняется в работе тем, что поэт был в это время многим обязан царю и поэтому не мог открыто высказывать то, что он о нем думает.

2339 13

Medical Prescription as a Microtext of A. P. Chekhov’s Prose and Drama (Based on His Notebooks)

Issue 2 from 30.04.2020

Статья построена на материале записных книжек писателя и в первую очередь на материале его недавно опубликованной “Записной книжки с рецептами для больных”. Сопоставление с ней позволяет прояснить смысл некоторых микротекстов чеховской прозы и драматургии. Особое внимание уделено природе символичности чеховских рецептов, которая, как отмечал А.П. Чудаков, вообще присуща у него “обычным предметам бытового окружения”. В статье рассматриваются такие произведения А.П. Чехова, как рассказы “Из дневника помощника бухгалтера” и “Средство от запоя”, повесть “Дуэль”, пьесы “Безотцовщина”, “Чайка”, “Три сестры”. Применительно к чеховской драматургии автор полагает возможным говорить не только о символичности, но и о факультативной “подтекстовости”, или криптографичности подобных микротекстов. 

2035 36

The Main Trends in the Contemporary F. M. Dostoevsky Studies

Issue 4 from 29.09.2020

Настоящая обзорная статья посвящена российским и зарубежным индивидуальным и коллективным монографиям о Достоевском, опубликованным за последние три года (2017–2019). В ней содержится достаточно подробная библиография подобных изданий, некоторые из них детально проанализированы. Излагается ряд новых биографических материалов, которые были обнародованы в последнее время и существенным образом обогатили наши представления о жизни писателя. Особое внимание уделено работам герменевтического и психоаналитического характера, в которых намечены новые подходы к Достоевскому. Многие из них, по мнению автора, могут служить прекрасной иллюстрацией того, как инструментарий, позаимствованный из известных работ М.М. Бахтина, все более обнаруживает свою непригодность при попытках применения его к художественному мышлению Достоевского. В работе также сформулированы и продемонстрированы на примерах некоторые методологические принципы проведения сопоставительных исследований источниковедческого характера. Выход изучения Достоевского на новые рубежи может произойти, по убеждению автора, только на основе окончательного отказа от всех внеположных самому писателю призм, сквозь которые принято смотреть на него, причем не только от марксистской или структуралистской “призм”, но, наконец, и от ортодоксально-христианской или бахтинистской.

3007 24

“Brothers Karamazov” and “The Dream of a Ridiculous Man” (on the Issue of Auto-Intertextuality of the Late Dostoevsky)

Issue 1 from 11.03.2021

До настоящего времени не было замечено, что “фантастический рассказ” Достоевского “Сон смешного человека” (1877) в латентной форме содержит едва ли не все центральные темы романа “Братья Карамазовы” (1878–1880). Своим равнодушием к судьбам других людей герой этого рассказа напоминает Ивана Карамазова. При этом, в отличие от “Сна смешного человека”, в последнем романе Достоевского детально прослежено, как герой-интеллектуал неосторожно заражает мыслью о том, что “все позволено”, носителя “простого сознания” – Смердякова, и к каким катастрофическим последствиям это приводит. Увиденный во сне идеальный мир переворачивает душу “смешного человека”, не только избавляя его от экзистенциального равнодушия, но и превращая его в проповедника деятельного самоотвержения. Этим герой как бы предвещает мысль старца Зосимы о значении “опыта деятельной любви”. Наконец, бросается в глаза и родство “смешного человека” с Алешей Карамазовым, которого многие в романе также воспринимают как “чудака” или “юродивого”. Итак, в “Сне смешного человека” можно видеть своего рода художественно-идеологическое зерно “Братьев Карамазовых”. Проясняя смысл итогового произведения Достоевского, его “фантастический рассказ” при сопоставлении с ним становится понятнее для нас и сам по себе. И в этом смысле он может послужить основой для научной интерпретации романа.

1757 24

My “Anti-Bakhtin”: (on the Issue of Interpretation of Dostoyevsky’s Story “The Dream of a Ridiculous Man”)

Issue 1 from 11.03.2022

В статье детально продемонстрированы многочисленные неточности М.М. Бахтина в интерпретации “фантастического рассказа” Достоевского. Преувеличение им традиции “мениппеи” и амбивалентности “Сна смешного человека” приводит к тому, что философ проходит мимо главного в нем. Понять смысл рассказа можно только с учетом художественного претворения Достоевским ряда христианских представлений. Неточно считывая автоинтертекстуальность “Сна…” по отношению ко многим другим предшествующим и последующим произведениям Достоевского, Бахтин не улавливает специфическую для писателя постановку темы. И, соответственно, не замечает в нем мотивы губительности всеобщего “равнодушия”, невозможности сохранения в современном мире “целостности” сознания и издержек его развития в человеке. Между тем, детальное прослеживание внутреннего сродства Зосимы, Алеши и даже Ивана со “смешным человеком” позволяет вычленить некоторые сквозные мотивы и, соответственно, узловые моменты как становления у позднего Достоевского концепции обновления мира, так и особенностей ее художественного воплощения. В работе также показано, как издержки бахтинского подхода к Достоевскому то и дело сказываются и в современном достоевсковедении – в том числе и в истолковании “Сна смешного человека”.

1174 14

Сrypotopetics and Forms of Its Manifestation

Issue 6 from 19.12.2022

В статье устанавливаются границы этой относительно новой области поэтики: близость и в то же время несовпадение криптопоэтики с такими понятиями, как “автобиографический подтекст”, “эзопов язык”. Показаны различные типы суггестивной адресности, присущей криптографическим произведениям: современник, детально знающий подробности личной жизни автора, или будущий “провиденциальный” читатель. Проанализированы и различные варианты “ключа” /шифра к криптографическому тексту. Рассмотрена специфика криптографических текстов, как она проявляется, с одной стороны, в эпических, а с другой – в лирических произведениях. Освещено, какими криптографическими средствами обладает лирический род (метр, рифма, строфика; акротекст, акростих и т.д.). Особое внимание уделено символистской поэзии, имеющей, как и криптография, магические, культовые корни. Конкретным материалом для анализа послужила цифровая символика в одном из ранних стихотворений А.А. Блока и его вступление к сборнику стихов “Земля в снегу”. Показано взаимоотношение смыслов символа “комета”, конституирующихся в диалоге двух эпиграфов предисловия и в лирическом сюжете цикла “Снежная маска”.

651 10

Literature vs Psychopathology (On the Autobiographic Subtext of Dostoevsky’s Tale “The Double”)

Issue 3 from 28.06.2023

В статье вскрывается автобиографический подтекст повести Достоевского “Двойник”. Показано, что она создавалась в атмосфере постепенного назревания разрыва молодого писателя с кружком Белинского. В разных главах этой повести преломились различные моменты в развитии отношения в нем к Достоевскому – от восторга и восхищения до скепсиса и отторжения. Его разрыву с этим кружком, последовавшему после появления “Послания Белинского к Достоевскому”, предшествовало длительное развитие накопившихся противоречий, которое, очевидно, приходится на ноябрь – декабрь 1845 г. Оно происходило как раз в тот период, когда Достоевский писал последние главы повести, в которых Голядкин-младший проявляет все свое коварство по отношению к Голядкину-старшему. При этом в Голядкине-младшем есть черты, которые, по-видимому, представляют собой аллюзии на некоторые особенности личности молодого Тургенева. Развитие конфликта Достоевского с кружком Белинского, очевидно, обогащало его хронику развития патологического состояния Голядкина-старшего психологическими открытиями.

277 13

On Literary Prototypes of Leo Tolstoy’s First War Story’s Characters: <i>Tolstoy – Turgenev – Lermontov – Pushkin</i>

Issue number 1 from 19.09.2025

Статья посвящена рассказу Льва Толстого «Набег» (1851–1852), в котором преломились события его участия в военной кампании русских войск на Кавказе. Все главные герои этого рассказа имеют, помимо реально-биографических, также и литературных прототипов. Так, капитан Хлопов восходит прежде всего к лермонтовскому Максиму Максимычу и героям тургеневских «Записок охотника». Прообраз «хорошенького прапорщика» Аланина находится в пушкинских стихотворениях, написанных во время кавказского похода русских войск 1829 г.: «Делибаш» (по-турецки «отчаянная голова») и «Из Гафиза» («красавец молодой»). Более сложный, гибридный характер имеет образ поручика Розенкранца, парадоксальным образом соединяющего черты Грушницкого и Печорина (которых сам Толстой не различал), а также некоторые детали поведения «положительных» лермонтовских и пушкинских героев. При этом в рассказе воспроизведены не только отдельные образы, но и батальная топика Лермонтова (стихотворение «Я к вам пишу случайно, право…») и отчасти Пушкина («Путешествие в Арзрум»). Таким образом, в своем первом военном рассказе Толстой еще опирался, по всей видимости, не столько на произведения Стендаля, как это будет впоследствии в случае с романом «Война и мир», сколько на своих великих русских предшественников и современников.

24 0